Гвидо Препарата -

Но настоящий маскарад начался после того, как Гитлер про­держался у власти полгода.

На дипломатическом фронте фюрер начал с того, что 26 ян­варя 1934 года подписал союз с Польшей: это был сигнал к окончанию прежней секретной политики германских генера­лов, которые совместно с Россией вооружались, намереваясь также вместе напасть на Польшу, своего общего врага. Гитлер, напротив, желал видеть Польшу вовлеченной в антибольше­вистскую кампанию, которую предстояло возглавить нацист­ской Германии.

9 апреля 1934 года Германия публично объявила о своем пе­ревооружении — вопреки условиям Версальского договора. Франция встревожилась. В это время Германия принимала гос­тей: капитана Королевских военно-воздушных сил Уинтерботама, разведчика, который сопровождал Розенберга во время осеннего турне последнего по лондонским клубам в 1931 году*,

* См. главу 4, стр. 287-289.

посетившего теперь своего бывшего гостя и самого фюрера. Уинтерботам был сотрудником Ми-16, британской контрразвед­ки, и офицером разведывательного подразделения военно-воз­душного министерства. В разыгрывавшейся пантомиме именно ему было поручено исполнение одной из главных ролей: он дол­жен был представляться «восторженным почитателем» режи­ма — непреклонным умиротворителем — с момента первого из­бирательного успеха нацистов, и, надо сказать, он сумел завоевать полное доверие своих немецких партнеров. Нацисты сказали ему все: они сказали ему, как вместе с Англией они соби­раются искоренить коммунизм, как тщательно готовят они план «Отто», позже переименованный в план «Барбаросса», то есть план вторжения в Россию (113).

25 июля 1934 года отряд австрийских нацистов, натасканный людьми из СС — с одобрения Гитлера, — совершили неуклюжую попытку переворота в Вене: они убили премьер-министра Дольфуса, но на большее оказались не способны. Итальянский дик­татор Муссолини, выступив на защиту Австрии, стянул к ее гра­ницам войска; после этого он обратился к Франции и Британии с призывом совместно примерно наказать зарвавшийся но­вый—дикарский—немецкий режим. Франция в ожидании отве­та обернулась в сторону Британии, а Британия сказала «нет»: никакого военного наказания Германии не будет — игра не стои­ла свеч. Французам стало ясно, что Британия списала Австрию со всех счетов (114). И она действительно это сделала: Муссоли­ни не забудет британского предательства, не забудет его и Гит­лер — с благодарностью; что же касается Австрии, то следу­ющую попытку фюрер ненадолго отложил.

В том же месяце лидер консервативной партии Стэнли Бол­дуин, старая лиса, которому предстояло вскоре стать премьер-министром (июнь 1935-го — май 1937 года), принялся публично «отстаивать» право Германии на воссоздание также и военно-воздушных сил: «Все аргументы говорят в ее пользу, так как Гер­мания беззащитна в воздухе, то она имеет полное право позабо­титься о своей безопасности» (115).

Однако летом 1934 года Черчилль выбрался из своего парла­ментского болота и выступил с важным планом: он начал обха­живать советского посла в Лондоне Майского, напевая ему пес­ни о своей любви к Британской империи — бывшей для него «началом и концом всего», — закончив эти оды обращенным к русским предложением объединиться с Британией против Гитлера (116). Немедленно после этого Черчилль буквально за­топил палату общин своими будоражащими речами, в которых он, между прочим, «предрекал, что в течение недельной атаки на Лондон германские люфтваффе смогут убить и искалечить 30 тысяч человек. Болдуин поручил Ллойд Джорджу отчитать Черчилля за его непонимание всей важности для Британии сильного рейха — бастиона против коммунизма (117).

То был великолепный маневр: теперь в британской пантоми­ме появилась четвертая маска (см. рис. 5.2) — антинацистское, пророссийское ядро, организованное Черчиллем; в тоже время росло влияние умиротворителей, стоявших за спиной Ллойд Джорджа. Это было очень демократично: несколько напряжен­ное лицо, обращенное Британией к миру, — лицо, на котором выражение циничного прагматизма (умиротворения) было в какой-то степени смягчено умеренностью милнеровского братства и открытым бунтом Черчилля. Так. выглядел последо­вательный плюрализм в действии.

В январе 1935 года барон Вильгельм де Ропп, двойной при­балтийский агент, работавший на команду Уинтерботама, встре­тился в Лондоне с двумя из четырех сыновей короля Гeopra V: будущим Эдуардом VIII, принцем Уэльским, и принцем Джорд­жем, герцогом Кентским, чтобы «дать им исчерпывающее пред­ставление о качествах Гесса, Розенберга и других германских лидеров» (118).

То была увертюра к самому живописному и эффектному акту бурлеска: создание пронацистской партии мира, возглавляемой не кем-нибудь, а принцем крови. Теперь британская разведка за­нялась поиском среди королевских отпрысков кандидата, подхо­дящего на роль антагониста в гипотетическом сценарии, соглас­но которому Британия будет якобы расколота на доминирующую антинацистскую партию войны и на подпольную пронацистскую партию мира. На эту роль идеально подошел Эдуард, ведший кра­сивую жизнь вечно молодого идола британских подростков: он бегло говорил по-немецки и всегда с удовольствием вспоминал те сладчайшие летние месяцы, которые он проводил в обществе лю­бимого «дяди Вилли», бывшего кайзера Вильгельма II, двоюрод­ного брата его отца (119). Эдуард прошел конкурс.

6 марта 1936 года, оказавшись перед лицом вооружения Гер­мании, Франция вновь ввела у себя воинскую повинность. Гит­лер поступил так же — опять-таки в нарушение статей Версаль­ского договора. Британия «выразила протест», но — что любо­пытно — не забыла при этом поинтересоваться у германских властей: «Не отказывается ли германская сторона принять сэра Эрика Саймона и Энтони Идена, как это было запланировано ранее?» Едва ли такая вежливость уместна в отношениях с вра­гом. 25 марта британские государственные деятели приземли­лись в Берлине. Немецкий переводчик Пауль Шмидт вспоми­нал, как Саймон отечески, с искренней любовью поглядывал на Гитлера большими карими глазами. Иден вел себя более осмот­рительно и отчужденно.

На встрече с ними Гитлер снова принялся распространяться о необходимости создания единого фронта против большевиз­ма и — это была новость — предрек возможность взаимопонима­ния в вопросе о пределах вооружения Германии: нельзя ли, ска­жем, для начала позволить Германии тоннаж флота, равный 35 процентам тоннажа британского военного флота. Британцы не ответили «нет».

Переговоры прошли с большим успехом и завершились тор­жественным приемом в британском посольстве, где посол, сэр Эрик Фиппс, выстроил в шеренгу своих детей, которые, вски­нув руки в нацистском приветствии, прокричали: «Sieg Heil!» Этот театральный эффект, по мнению немецкого переводчика, был, пожалуй, «немного постыдным» (120). Все было бы просто отлично, если бы Иден, покинув Берлин, не направился сразу в Москву.