Борис Синюков - Логическая история цивилизации на Земле Дополнительные доказательства моей теории (часть первая)

Тут я вам должен напомнить Маркса. Маркс велик не тем, что его, извратив, «внедрил» в России Ленин, а тем, что он показал западноевропейской элите, что ее бессовестная эксплуатация «амхаарцев» неминуемо приведет к краху этой элиты. И элита эта, будучи наследником Моисея, поняла, что ей надо делать. Конечно, наша хоть советская, хоть царская, хоть нынешняя элита старается все это обратить в свою пользу, говоря нам, что мы вечно «спасаем» Западную Европу то от татаро–монгольского ига, то от коммунизма, и вообще от всего того, чего им не надо делать. Но это не так. Маркса прежде Ленина прочитала западноевропейская элита и не революцию стала делать как российская, а постепенно улучшать жизнь амхаарцев. И выиграли все, и элита, и амхаарцы. Элита – от повышения производительности труда, амхаарцы – от отдачи им части плодов этого повышения производительности труда. Но я отвлекся.

На примере Маркса я показал просто толчок для обобщенного мозга социума. И этот толчок привел к вреду социуму российскому благодаря людоеду с царскими замашками Ленину и к благу западноевропейскому социуму благодаря его более образованной и человеколюбивой элите. То есть к прямо противоположным результатам.

Именно поэтому же толчок для обобщенного мозга социума, который дал ему Моисей, привел тоже к двум совершенно противоположным результатам. На Босфоре и затем на Севере Европы процесс демократизации по Моисею шел медленно, незаметно, но верно, и привел к тому, что мы видим там сегодня. На Востоке же произошла «революция», то есть взрывное внедрение ислама. И заметьте, как Маркса упоминают там и там, только с разных его сторон, так и Моисея стараются использовать там и там. У великих людей вообще такая участь. В одном месте, не слишком гремя литаврами, поступают по правилам, выработанным великим человеком и добиваются успеха, медленного, но верного. В другом месте в корне извращают великое учение и под оглушительный гром литавр делают свое черное дело, только прикрываясь именем великого человека.

Что касается самого ислама и христианства, то эти религии очень близки по основе и самому их предназначению, но не по исповеданию. Предназначены они для формирования испуганно–послушной основной массы населения, амхаарцев, добровольно–подсознательных рабов, поэтому рабство изощренное, а не прямо узаконенное. Причем в христианстве, особенно в русском, рабство указанного типа основано на водке (что я доказал исчерпывающе во многих своих работах). А в исламе, напротив, – на трезвом, но слишком уж настойчивом, постоянном и непрерывно подкрепляемом изменении природного, так сказать животного, то есть необходимого и достаточного, другими словами правильного, сознания с раннего возраста и до смерти. Именно в этом они отличаются друг от друга. И именно поэтому христиане легче отказываются от своей религии нежели мусульмане, из которых в одночасье можно воспитать «живые бомбы».

Общая основа первоначального ислама и христианства – Первозаконие, примененное не к кастовому сословию торговцев, помогающее касте жить среди большинства недоразвитых людей (я не боюсь этого слова), а ко всему социуму, делающее этот социум универсально сбитым с природного толку. Когда каста с помощью Первозакония одновременно объединена литургией богу Яхве и одновременно же озадачена моральными заповедями, действующими только внутри касты, это – одно дело. Каждый член касты чувствует себя бок о бок со свом Яхве сильным в отношении ко всему остальному социуму, но не обремененным по отношению к нему, целому, моралью, которая действует только по отношению к своим. И это помогает ему жить, ставя себя выше социума.

Но вот когда Первозаконие становится всеобщим достоянием социума, ум каждого его члена становится нараскоряку. Во–первых, принадлежность всего социума одному богу бессмысленна, ибо нет в душе сравнения и постановки себя выше других, так как другой социум, хотя и есть где–то, он недоступен для сопоставления. Отсюда искусственно возбуждаемая элитами вражда религий, находящихся друг от друга в тысячах километров.

Во–вторых, мораль тем и хороша, если она исполняется добровольно, а не из–под палки, что ею можно было хотя бы гордиться. Как каста и каждый ее член гордится своей клановой моралью на фоне аморальности социума. Древние евреи, кстати, очень гордились, что их сексуальная жизнь определенным образом упорядочена. Причем эта гордость была настолько сильна, что чуть ли не половина слов, которые они внедрили в среду аборигенов, отражает этот факт. (Читайте мои другие работы). В равномерно же аморфном социуме мораль лишается этого очень важного внутренне двигающего личность качества. Гордиться лично собой, когда этого никто не знает и не видит, глупо. Наступает атрофия морали и ее надо подгонять палкой. А это, простите, уже не мораль, а испуг. И когда никто не видит, можно поступать аморально, и это даже составляет «спортивный» интерес. Именно поэтому Моисей пришел к выводу, что мораль в однородном обществе может поддерживать не пожелание «доброго утречка», а – суд. И если вы не замечаете всего этого, что я сказал, то мне вас жаль.

В третьих, мораль и литургия «в одной упаковке» вступают в противоречие. Мораль, не могущая существовать без палки, – только видимость морали, простое табу, потерявшее обосновывавший ее когда–то смысл. Литургия же требует бескорыстной любви, а не конъюнктурных соображений, которые невозможно распознать. Вообще–то мораль природна, она видна даже у кошек и собак, и она очень гибка и всеохватна. Но когда ее вместили в шесть предложений из двух–трех слов, фактически запретив ее разносторонность и приспособляемость, убрав из этой шестерки призывов всю ее расширительную осмысленность и универсальность, она стала искусственной, для сердца и подсознания не обязательной. Возьмем хотя бы «не убий». Природная мораль сытых животных не позволяет им убивать, и этого нет в природе. А что такое крестовый поход? Или газават? Или вообще «священная» война? Это убийство ради убийства из–за какого–то идиотского, например, гроба господня. Но не только природная мораль тут страдает. Этого убийства хочет бог, которого исключительно ради любви к нему мы должны почитать. И искалеченная мораль калечит любовь, делая ее показной, проститутской. Именно поэтому бог и мораль несовместимы. Именно поэтому сознание народа при исламе и христианстве становится нараскоряку. Именно поэтому оценивать мораль должен только независимый и беспристрастный суд. А любовь хоть к любому богу, хоть к противоположному полу пусть остается слепой, как и положено ей быть самой природой. Она сильнее морали и ей нет преград. Но и для нее есть суд, если любящим нарушено частное право любимого, отвечать или не отвечать на любовь.