Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Веллеру отзыв «Сережи», напечатанный в газете «Петербургский литератор», доброжелатели оперативно зачитали по телефону (тут можно прокинуть параллель с эпохальным общением самого Веллера с заокеанской «покойной скотиной» – определение М. В.). Разочарованность имеет, как видим, несколько личный характер. Но мы вправе рассчитывать на то, что мемуарный продукт с использованием ингредиентов, практически идентичных натуральным воспоминаниям, – «казус Веллера» – понятен. Другая картина должна возникнуть при чтении воспоминаний настоящих друзей Довлатова или тех, кто, по крайней мере, его хорошо знал.

Евгений Рейн в 1997 году выпустил книгу «Мне скучно без Довлатова». После ее прочтения по-настоящему затосковать мог читатель, купившийся на название и купивший книгу. Из трехсот страниц мемуаров Довлатову были посвящены две небольшие ритуальные главы – два десятка абзацев – с ритуально же «прочувствованными» строками:

Я сразу же обратил внимание на очень высокий профессиональный уровень этих рассказов. Это были не смутные разодранные клочки, нет, сюжет проводился изобретательно и отчетливо, характеры обозначались ясно и ярко, реплики стояли на точных местах, были доведены до афоризма, гротеска, пародии.

Сам автор, явно не скучая, «ясно и ярко», рассказывал о том, что его действительно волновало: еда, одежда, кино, встречи со знаковыми людьми. Не без «изобретательности» главные темы переплетаются:

Вошел Пастернак.

– Пойдемте на кухню.

Кухонька оказалась совсем тесной. Мы втроем еле-еле поместились. На столе стояла огромная, по-моему еще дореволюционная, сковорода. И в ней – такая же большая глазунья. Я не поленился – сосчитал желтки. Их было девять.

– Вы знаете, какой у меня в ваши годы был аппетит? Ого! – сказал Пастернак.

Целиком нарезанный кирпич белого хлеба лежал в соломенной хлебнице. На плите кипел чайник, на нем подогревался заварочный.

– Кладите побольше сахара, сахар нужен для питания мозга, он укрепляет память. Как у вас с памятью?

– По-моему, все в порядке, – сказал я и прочитал пастернаковское стихотворение «Здесь прошелся загадки таинственный ноготь…»

Как видим, с гротеском и пародией у Рейна также все неплохо, за исключением вопроса о степени осознанности в использовании этих приемов. Понятно, что название книги – маркетинговый ход. Довлатов к тому времени приобрел огромную читательскую любовь, которую не грех было использовать и немного поскучать.

Уже после «Эпистолярного романа» наших читателей порадовал другой знатный довлатовед – Валерий Попов. Известный петербургский писатель выпустил книгу в серии «ЖЗЛ». Несмотря на респектабельность издания, выход книги был отмечен разборками с наследниками писателя. Нужно сказать, что Попов попытался справиться с нетривиальной задачей – превратить биографию Довлатова в рассказ о другом выдающемся писателе.

К самому Довлатову Попов относится диалектически двояко. Ему он явно нравится в доэмигрантский период. Неудачник, алкоголик, которого биограф ласково так журит: «Эх, зачем же так напиваться – нехорошо. Портвешок с водярой смешивать». Довлатов изводится от невозможности напечататься, а ему в ответ с мурлыкающими интонациями нараспев: «И у писателя Попова не все сразу получалось». В общем, кот Матроскин пишет биографию. Но постепенно возникает такая зримая нехорошая картина, объясняющая «авторскую сверхзадачу». Попов цепко приобнимает Довлатова за талию, потихоньку подталкивая его бедром: «Подвинься, Сережа, дай людям и на других посмотреть». И показывает. Себя. Пример. Довлатов готовится к эмиграции, это факт, но есть и факт, что у писателя Попова выходит первая книга прозы. И ясно, какое событие для автора важнее. Вторая часть книги, отведенная эмигрантским годам жизни писателя, является развернутым ответом на вопрос: «Почему Сережа стал популярным, хотя не совсем этого заслуживает?». Перед нами теперь не симпатичный автору невротик, профессиональный неудачник, но Терминатор, неумолимо марширующий к успеху. Начинает мелькать: «дружил с нужными людьми», «провел удачную рекламную акцию», «участвовал в престижных конференциях», «влез в доверие к издателю». И, естественно-неизбежное: «Плюнул на старых друзей». Читатель, конечно, догадывается, о ком идет речь. Попов умудряется разглядеть какой-то тонкий расчет в запоях писателя. Создается впечатление, что и смерть Довлатова – ловкий рекламный ход с его стороны. Тем более, что к концу жизни, как нам объясняется, Довлатов все равно исписался. Что уж тут жалеть. Да и крупных вещей писать не мог, роман – откровенно неудачен, повести «не центрированные». Я удивлен, что Попов не стал в конце издания приводить список собственных сочинений – десятков «центрированных» повестей и романов. Стилистически текст «центрированного автора» неряшлив.

Не думаю, что он, находясь в Ленинграде, даже в случае благополучно сложившейся судьбы, мог называть даже про себя Владимова, автора нашумевших «Трех минут молчания» и «Верного Руслана», запросто и непринужденно Жорой, а Максимова – Володей. Тут, с высоты нью-йоркских небоскребов он делал это как-то естественно, невзначай – и слегка даже поучающе…

Еще раз: «с высоты нью-йоркских небоскребов поучающе называл Жорой и Володей». Есть и обороты в духе зрелого Зощенко: «Мы молча обнялись, даже слегка поцеловались. Ничего больше сказать я не мог». Промолчим, наверное, и мы.

Как видим, авторы, пишущие о Довлатове, зачастую не свободны – давайте смягчим – от честного писательского эгоцентризма. Но есть попытки разговора о писателе, в центре которого находится фигура самого Довлатова. В сентябрьском номере журнала «Звезда» за 2020 год напечатана статья Александра Мелихова «Очаровательный странник». Как понимаю, публикация есть вариант юбилейного текста, так как совпадает с печальной датой – тридцатилетием со дня смерти писателя в августе 1990 года. Начинается она, как и положено, с признания заслуг автора:

Сергей Довлатов – писатель культовый: его поклонникам он дарит не просто эстетические переживания, до которых есть дело лишь сравнительно узкому кругу ценителей изящного, но – уроки жизни. Он создал обаятельнейший образ беспечного странника, который, словно сказочный Иванушка, и в огне не горит, и в воде не тонет. Ведь самое тягостное в реальном мире – это вечная необходимость быть серьезным и предусмотрительным, а Довлатов создал мир, в котором легкомыслие не карается так жестоко, как в реальности. Еще бы нам не любить этот мир и его творца!

Затем, используя известную ахматовскую метафору, Мелихов предлагает посмотреть: из какого сора вырастает проза Довлатова? А для этого он возвращается к ссоре между Довлатовым и Ефимовым, отраженной в уже знакомой нам переписке. Большая часть текста Мелихова – обильное цитирование переписки. Но проблема не в этом. Цитируются важные и нужные места, но им не даются необходимые, на мой взгляд, толкования. Выводы, к которым приходит Мелихов, трудно назвать оригинальными: