Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Да, дело искусства – не только раскрывать, но и скрывать от нас ужас и безобразие реальности; не пряча, но преображая страшное в красивое, а противное в забавное. Красота – это жемчужина, которой душа укрывает раненое место, и если под ней нет подлинной раны, не будет и подлинной красоты.

Да, Довлатов ценил банальности, но все же в отточенном виде.

Тем не менее обращение к переписке может дать ключ к пониманию писательства Довлатова. Здесь скрывается одна из загадок. Довлатов много писал о себе, при этом «код писательства», сделавший его личность и книги такими популярными, так и остается нерасшифрованным. Еще в античности использовали прием параллельного жизнеописания, когда «парность» позволяла не просто сопоставить, сравнить отдельные эпизоды в биографии героев, а уловить в оттенках нечто выходящее за пределы конкретных судеб. Я отталкиваюсь от переписки двух писателей еще и потому, что поставленная в ней точка превратилась со временем в многоточие. Разговор, формально завершенный, был продолжен в книгах Игоря Ефимова. Особое место среди них занимает автобиографическая дилогия «Связь времен», вышедшая в 2011–2012 годах. Дополнительным связующим элементом можно считать тот факт, что дилогия выпущена все тем же издательством «Захаров».

Начну с тезиса, озвученного Игорем Захаровым в уже цитированном предисловии:

Ровесники, земляки и старинные приятели, Сергей ДОВЛАТОВ и Игорь ЕФИМОВ еще в 60-е годы были участниками ленинградской литературной группы «Горожане».

Уже первое слово – «ровесники» – вызывает отторжение. И дело не в том, что Игорь Ефимов родился в 1937 году, а Довлатов – в 1941-м. Их разделяют не просто четыре года, величина условная при других раскладах. Писатели принадлежат к разным эпохам. Ефимов – автор, пришедший на гребне оттепели и принадлежащий… Теперь дадим слово, как ни странно, Сергею Довлатову. В повести «Ремесло» он рисует свой непростой путь в литературу. Один из первых заходов связан с попыткой получить одобрение от состоявшихся литераторов:

Я должен был кому-то показать свои рукописи. Но кому? Приятели с филфака не внушали доверия. Знакомых литераторов у меня не было. Только неофициальные.

Среди «неофициальных», но состоявшихся – Анатолий Найман, автор «замечательных стихов», «друг Ахматовой и воспитатель Бродского». Предположу, что Бродскому, который после эмиграции перешел на «вы» со всем ленинградским окружением, подобная характеристика вряд ли сильно нравилась.

Снова отвлекаясь, скажу, что в «других руках» прием получения одобрения работал. Вот Сергей Вольф, к которому безуспешно обращался Довлатов (об этом поговорим несколько позже) с той же самой просьбой – «прочитать и оценить», сам грамотно использовал или даже создал ситуацию «правильного вхождения в литературу». О нем с симпатией пишет знакомый нам Валерий Попов в своей книге без картинок:

Путь Вольфа в литературу был очарователен, хотя, быть может, и чересчур легковесен. Он рассказывал, как, приехав в Москву, сразу нашел в «Национале» Юрия Олешу, и они тут же подружились.

Олеша – доступный классик «второго ряда», который все же мог с кем-то познакомить или отрекомендовать. Интересно, что, воспользовавшись дорогой, проторенной Вольфом, к Олеше целенаправленно отправилась уже целая группа молодых ленинградских поэтов в составе Дмитрия Бобышева и Евгения Рейна. Про группу я не оговорился – только один Рейн тянул на небольшой, но яркий поэтический коллектив. Бобышев в мемуарах воспроизводит эпохальную встречу:

Открывает изящная пожилая женщина в ярком халате с чертами мелкими, но точно набросанными на ее лице колонковой кистью Конашевича – Суок! Пропускает нас в кабинет.

– Студенты из Ленинграда. Как вы сами назначили.

Сам он стоит посреди пыльных рукописей и наслоений журналов – в брюках с подтяжками прямо на нижнюю рубашку: рост небольшой, взгляд колкий, брюшко косит вправо, к печени.

Вчера мы познакомились с ним в «Национале», куда я входил не без робости – место было шикарным, но обстановка в зале оказалась нисколько не натянутой. Мастер был весел и нас вычислил сразу:

– От вас приезжал этот, как его, Вольф.

– А, Сережа! Ну, как он вам понравился?

– Талантлив. Великолепно девок описывает! Каку него там?

«Во время танца она профессионально, спиной, выключила свет».

– Мы хотели бы почитать вам стихи.

– Я стихов давно не пишу да и не читаю. Впрочем, приходите завтра ко мне, поговорим.

– В какое время?

– В восемь утра.

Бобышев и Рейн приходят на встречу, но историческое свидание срывается – Олеша убегает по своим делам. Два молодых поэта не унывают и решают «бить по площадям», точнее, по лестничным площадкам. Благо дом писательский и тут же в подъезде обнаруживается еще один неплохой вариант для исторического вхождения в литературу – сам Пастернак. Друзья решительно стучат в дверь. Описывая вторую эпохальную встречу за одно утро, Бобышев сурово критикует своего друга за неточность в его воспоминаниях. Пастернак вовсе не кормил их исполинской яичницей. Она присутствовала, но щедрым хозяином был не автор «Доктора Живаго», а Владимир Луговской. Понять «забывчивость» Рейна можно. В девяностые годы рассказ о том, как тебя накормил Пастернак – эпизод, наполненный глубоким смыслом и значением. Яркие желтки – «солнце русской поэзии» и прочие приятные толкования. Гостеприимство же порядком подзабытого советского поэта Луговского не несет в себе должного символизма.

Повторю, что прием был действенным и приносил свои результаты: от рекомендаций для публикаций как максимум до материала для написания мемуаров как минимум. Снова из Бобышева:

Например, кто такой Назым Хикмет? Без труда, хотя и не без гримасы, вспоминалось: сталинский лауреат, «прогрессивный» поэт, бежавший из турецкой тюрьмы, куда он был заключен за пламенную любовь к товарищу Сталину и к поэзии Владимира Маяковского.

А кто такой Лев Халиф? А вообще никто, квадратный корень из минус единицы, то есть мнимая величина, поясним это для тех, кто не кончал Техноложки… Но вот Хикмет написал о Халифе в «Литгазете» заметку «Счастливого пути!», там же поместили портрет брюнетистого молодого человека, несколько неплохих стихов – и дело заиграло! Халиф стал знаменитостью (так и подмывает сказать «на час»), вошел победителем в ресторанный зал ЦДЛ да и остался там безвылазно на полжизни.

Довлатов подобной методы избегал. Наверное, во вред себе. О причинах этого мы еще будем говорить. Пока что он обращается к «автору замечательных стихов» с просьбой «оценить».

Довлатов, пользуясь возможностью, регулярно относит Найману рассказы. Найман предпочитает беседовать на общекультурные темы. Наконец он «дает отзыв»: