Коллектив авторов - Все в прошлом [Теория и практика публичной истории]

В противовес эстетизированному образу «романтического Средневековья» 1990-х в начале 2000-х годов возникает интерес к «низкому/темному Средневековью», воплощенный в обобщенном образе «пехоты» высокого и позднего Средневековья. Сторонники этого направления делали ставку на демонстративную маскулинность, «антикуртуазность», полноконтактные групповые и строевые бои с применением древкового оружия («бугуртное направление») и при этом предъявляли крайне высокие требования к аутентичности реконструкторских объектов и практик. В ответ к 2004 году развивается направление «исторически достоверного» рыцарства. Частью этого процесса стало появление фестивалей, ориентирующихся не столько на боевые практики, сколько на историю повседневности (living history). Во многом этот сдвиг стал результатом прихода в движение все большего числа молодых женщин, которым в нем отводятся традиционные гендерные роли и от которых ожидается интерес к «женским» практикам: пошиву одежды, кулинарии, танцам. Лидерами этого направления стали клубы, занимающиеся европейской историей XV века.

Существенная часть реконструкторских мероприятий этого направления оказалась нацелена не на внешнего зрителя, а на максимальное проживание «телесного опыта» прошлого самими участниками. Это практика так называемых закрытых «ультра-лх» (ultra living-history) фестивалей («JÄGER» [813] JÄGER [vk.com/jagerxv]. , L’Ultima Frontiera [814] L’`Ultima Frontiera. Taurica 2016 [vk.com/ taurica2016]. и других), исторических походов и исторического театра (например, исторический театр «Мистерион» [815] Исторический театр «Мистерион» [vk.com/ mysterion_th]. ), которые, с одной стороны, принципиально непубличны, но с другой — благодаря разнообразным механизмам медиатизации транслируют модель «предельной реконструкции» и тем самым оказывают влияние на представление об истории внутри всего движения и за его пределами. В то же время с начала 2010-х годов приобретают популярность полностью или частично коммерческие мероприятия, нацеленные на переход от репрезентации прошлого пассивной аудитории к созданию интерактивной и даже иммерсивной среды погружения в прошлое.

С конца 1980-х годов социологи и антропологи обратили внимание на историческую реконструкцию как необычную форму досуга. В самом деле: что заставляет людей тратить время и деньги на создание костюма и предметов быта, максимально приближенных к историческим источникам, собираться на мероприятия, где они нередко проводят несколько дней без привычных удобств, устраивать бои — и все это иногда в связи с историческими темами, которые не имеют к ним прямого отношения (как в случае с российскими средневековыми рыцарями, немецкими индеанистами или «варяжской гвардией» из Австралии) или даже воспринимаются в их культуре предельно враждебно (как в случае с реконструкцией вермахта в России)? И наоборот: почему увлечение узкого круга «гиков от истории» вызывает такое внимание медиа и широкой публики? Иными словами, в центре исследований исторической реконструкции стоит вопрос о том, зачем исторический перформанс современному человеку, будь он его участником или зрителем.

Способы ответа на этот вопрос зависят от определения того, что такое реконструкция. Это понятие было введено в оборот философии истории Робином Дж. Коллингвудом, который подразумевал под реконструкцией сугубо мысленный эксперимент, нацеленный на понимание мысли (но не способа мышления или психологии) изучаемых исторических акторов. Эта концептуальная рамка делает историю принципиально постигаемой: Коллингвуд исходит из идеи о том, что в основном мысль акторов прошлого обусловлена синхронными им нормами, но человеческая природа неизменна. Поэтому, если мы знаем исторический контекст, «реконструировать» мысль Солона не сложнее, чем мысль друга, который пишет нам письмо [816] Collingwood R.G . The Idea of History. Oxford: Clarendon Press, 1956. . При этом в исторической реконструкции Коллингвуда полностью отсутствуют эмоция и эмпатия: исторический субъект оказывается рациональным, а историк — бесстрастным. Если следовать этой линии рассуждений, то историческая реконструкция как практика оказывается прежде всего методом познания, результат применения которого может быть описан и зафиксирован. Ключевой вопрос исследований реконструкции, следующих концептуальной рамке Коллингвуда, связан с проблемой легитимности получаемого таким образом знания и допустимости использования реконструкции в образовательных целях или в государственных ритуалах.

Термин «реконструкция» также активно употребляется в психологии и психоаналитических исследованиях для описания эмоционально насыщенного «перепроживания» травматичного прошлого путем воспроизведения совершенных в нем действий. В этом смысле «реконструкция» не обязательно имеет что-то общее с «реальным» прошлым: ее смысл и как патологического воспроизведения неэффективного поведения, и как управляемой терапевтической практики заключается в трансформации настоящего путем обращения к прошлому. Этот подход нашел отражение в изучении исторической реконструкции как практики познания совсем другого типа, подразумевающей получение слаборефлексируемого и почти не поддающегося трансляции телесного опыта, в том числе опыта изменения идентичности. Реконструкция в этом понимании может выступать в качестве коллективной терапии памяти, способа примирения (reconciliation) сторон исторического конфликта. Это тоже, по сути, практика публичной истории, но ориентированная не столько на познание, сколько на эмоцию, эмпатию, переживание.

Итак, историческая реконструкция может иметь разные задачи: «изучать прошлое» (то есть стремиться к недосягаемому идеалу аутентичности артефактов и практик) или «учиться у прошлого» (то есть получать доступ к опыту, недоступному для современного человека) [817] Brædder A, Esmark K., Kruse T., Nielsen C.T., Warring A . Doing Pasts: Authenticity From the Reenactors’ Perspective // Rethinking History. 2017. Vol. 21. № 2. P. 171–192. . Сама идея исторической реконструкции, с точки зрения историка эмоций Джонатана Лэма, основана на представлении о том, что историей можно управлять: воспроизводить, приближать, делать частью современного опыта [818] Lamb J . Introduction to Settlers, Creoles and Historical Reenactment // Reenactment History / Ed. by V. Agnew, J. Lamb, D. Spoth. Settler and Creole Reenactment. London: Palgrave Macmillan, 2009. P. 1–17. . Далее мы остановимся на некоторых подходах к изучению отдельных аспектов исторической реконструкции, которые по-разному балансируют понятиями знания и сопереживания, материальности и воображения, памяти и боли.

Существенный пласт работ об исторической реконструкции посвящен понятию аутентичности [819] Необходимо оговориться, что этное и эмное понимание термина существенно различаются: исследователи используют его в широком понимании – «подлинность» или «реальность», а для реконструкторов «аутентичность» обозначает максимальное соответствие реконструируемых объекта или практики историческому аналогу. . Здесь выделяются два направления. Первое рассматривает реконструкцию в контексте культуры постмодерна, описывая движение в терминах симуляции и подлинности [820] См. например: Crang M . Living History Magic Kingdoms or a Quixotic Quest for Authenticity? // Annals of Tourism Research. 1996. Vol. 23. P. 415–431; Radtchenko D . Simulating the Past: Reenactment and the Quest for Truth in Russia // Rethinking History. 2006. Vol. 10. № 1. P. 127–148; Penny H.G . Elusive Authenticity: The Quest for the Authentic Indian in German Public Culture // Comparative Studies in Society and History. 2006. Vol. 48. P. 798–819; West B . Historical re-enacting and affective authority: Performing the American Civil War // Annals of Leisure Research. 2014. Vol. 17. № 2. P. 161–179. . Так, фольклорист Джей Андерсон выдвигает тезис о том, что, по сути, реконструкция и перепроживание прошлого невозможны, потому что прошлое нельзя воспроизвести, но его можно имитировать (симулировать) [821] Anderson J . Living History: Simulating Everyday Life in Living Museums // American Quarterly. 1982. Vol. 34. P. 290–306. . Работы этого направления сосредоточены на поиске напряжения между декларативной целью движения исторической реконструкции — созданием аутентичного опыта — и переживанием невозможности достичь этой цели. Второе направление рассматривает понятие аутентичности в терминах социального конструктивизма, исследуя роль этого понятия в выстраивании отношений внутри движения и между движением и зрителями [822] См., например: Belk R.W., Costa J.A . The Mountain Man Myth: A Contemporary Consuming Fantasy // Journal of Consumer Research. 1998. Vol. 25. № 3. P. 218–240; Handler R., Saxton W . Dys-simulation: Reflexivity, Narrative, and the Quest for Authenticity in “Living History” // Cultural Anthropology. 1988. № 3. P. 242–260; Hall G . Selective Authenticity: Civil War Reenactors and Credible Reenactments // Journal of Historical Sociology. 2015. January 13; Brædder A. et al . Op. cit. . Проблема аутентичности в этих исследованиях — это не проблема (не)соответствия артефактов историческому образцу, а вопрос о свойствах отношений между участниками движения [823] Decker S.K . Being Period: An Examination of Bridging Discourse in a Historical Reenactment Group // Journal of Contemporary Ethnography. 2010. Vol. 39. № 3. P. 273–296. . Многие работы социологов и антропологов, посвященные исторической реконструкции, концептуализируют ее как особый тип социальности — субкультуру, сцену, движение. В этом случае исследовательский интерес также лежит не в области практик памяти, а в выявлении структур и форм взаимодействия между реконструкторами [824] См. например: Радченко Д.А., Писарев А.Е . Историческая реконструкция: Нормативное пространство и фольклор субкультуры // Традиционная культура. 2012. № 1. С. 150–161; Клюев А.И., Свешников А.В . Движение исторической реконструкции – от хобби к бизнесу. Эссе по экономической антропологии // Неприкосновенный запас. 2018. № 117. С. 187–201; Поляков С.И . Мастер исторической реконструкции на сцене и в жизни // Этнографическое обозрение. 2017. № 4. С. 176–189. .