Коллектив авторов - Все в прошлом [Теория и практика публичной истории]

Ванесса Энью положила начало исследованиям реконструкции в контексте « аффективного поворота» [825] Agnew V . Introduction: What Is Reenactment? // Criticism. 2004. Vol. 46. P. 327–339. . Как пишет Энью, люди далеко не всегда реконструируют непосредственно связанное с ними прошлое (например, викинги в Австралии), а значит, реконструкция — не средство терапевтической работы с прошлым, а инструмент для выбора прошлого в условиях турбулентности жизни. В этом поиске реконструкторы опираются на индивидуальный опыт познания, переживания рисков, дискомфорта и трудностей. Сама интенсивность, дискомфортность и иногда болезненность этого опыта позволяют реконструктору принимать авторитетную позицию в разговоре об истории. Взаимодействие с прошлым может рассматриваться как способ решения тех или иных личностных проблем участников движения: от неприятия современности и создания альтернативных воображаемых миров до игры с идентичностью — например, гендерной или этнической [826] См., например: Dziebel G.V . A Peculiar Case of Double Self-Identity: the Indianist. Community in Russia (Le Recyclage Sociologique de L’Experience Personelle) / CEU. Warsaw, 1997; Sautkin A . Historical Reenactment as Stylized Identity and its Creative Potential: Bakhtinian Approach to the Sociocultural Identity // Creativity Studies. 2015. Vol. 8. № 1. P. 25–41; Gardeła L . Vikings Reborn: The Origins and Development of Early Medieval Re-enactment in Poland // Sprawozdania Archeologiczne. 2016. Vol. 68. № 165–182; Hunt S . But We’re Men Aren’t We! Living History as a Site of Masculine Identity Construction. Men and Masculinities // MEN MASC. 2008. № 10. P. 460–483. .

Ряд работ фокусируется на такой особенности реконструкции, как материальность и телесность/воплощенность (embodiment). В работе Марка Ауслендера раскрывается, как материальные объекты помогают реконструкторам создать ощущение «исторической аутентичности» в реконструкции явлений, связанных с травмой, в том числе истории рабства [827] Auslander M . Touching the Past: Materializing Time in Traumatic “Living History” Reenactments // Signs and Society. 2013. № 1. P. 161–183. . Для них в этом процессе память становится «проживаемой». Для Кэтрин Джонсон критичной оказывается не только материальная среда и объекты, но и телесность самих реконструкторов, которая сама становится «органом познания» [828] Johnson K . Rethinking (re)doing: Historical re-enactment and/as historiography // Rethinking History. 2015. Vol. 19. № 2. P. 193–206. . Лиза Вулфорк использует термин «телесная эпистемология», чтобы описать педагогическую ценность реконструкции, которая дает знание, недоступное в книгах [829] Woolfork L . Embodying American Slavery in Contemporary Culture. Champaign: University of Illinois Press, 2008. .

Кроме воспроизведения объектов, для исторической реконструкции важно проживание прошлого, в том числе публичное, что позволяет исследовать ее в рамках теории перформативности . Свен Люттикен заметил, что взрыв интереса к перформансу и реконструкции произошел в одно и то же время — в 1960-е годы, и это не случайно [830] Lütticken S . An Arena in Which to Reenact // Life, Once More: Forms of Reenactment in Contemporary Art. Rotterdam: Witte de With, 2005. P. 17–60. . Перформанс как жанр искусства и реконструкторские события имеют много общего: они создают опыт переживания «в моменте», отказываются от словесного акта в пользу чисто физического действия, сокращают дистанцию между исполнителем и зрителем вплоть до создания иммерсивной среды, в значительной степени импровизационны. Ключевая работа этого направления создана Ребеккой Шнайдер, которая рассматривает, как реконструкция работает с прошлым в контексте теории перформанса, описывая роль аффективности, темпоральных изменений, взаимодействия с аудиторией и т. д. [831] Schneider R . Performing Remains: Art and War in Times of Theatrical Reenactment. New York: Routledge, 2011. Мэдс Даугбьерг с коллегами описывают реконструкцию как практику, подразумевающую непосредственность и соучастие: перформанс реконструкторов (в том числе производство объектов) подразумевает погружение в мир этого опыта и их самих, и (хотя и более опосредованно) сторонних зрителей. Для описания того, что происходит, авторы пользуются термином «оживление» (vivification) — в ходе реконструкции в настоящем происходит интерпретативный перформанс прошлого, сопряжение двух времен. Именно этот перформанс, по мысли авторов, стимулирует развитие индивидуальной или коллективной агентности участников в «пересмотре истории», делает участников реконструкторского перформанса своего рода «телесными историками», легитимизируя их право на интерпретацию прошлого [832] Daugbjerg M., Eisner R., Knudsen B . Reenacting the Past: Vivifying Heritage “Again” // International Journal of Heritage Studies. 2014. Vol. 20. № 7–8. P. 681–687. . Ауслендер в упомянутой выше работе вводит понятие «эмоциональная аутентичность» — сочетание внутреннего переживания «бытия в истории» реконструкторами и внешнего отражения переживаемых ими эмоций, которое позволяет и им, и зрителям почувствовать непосредственную связь с прошлым, одновременно транслируя «боль и освобождение, страдание и катарсис, травму и ее разрешение» [833] Auslander M . Op. cit. P. 181. .

Такое осмысление реконструкции как практики памяти, работы с ностальгией и травмой, представляет собой предмет множества исследований. Публицистический текст Тони Горвица показывает, как проблематизация истории и работа с травмой в реконструкторских мероприятиях могут заменяться «мягким примирением» сторон в перформансе о боевой доблести [834] Horwitz T . Confederates in the Attic: Dispatches From the Unfinished Civil War. New York: Pantheon, 1999. . По мнению Стивена Гэппса, реконструкция (за счет своей рефлексивности и внимания к исторической достоверности) способна создавать коммеморации «с открытым концом» [835] Gapps S . Mobile Monuments: A View of Historical Reenactment and Authenticity from Inside the Costume Cupboard of History // Rethinking History. 2009. Vol. 13. № 3. P. 395–409. . Не случайно реконструкция используется в постколониальном мире как способ создания альтернативного прошлого — например, афроамериканки воспроизводят в реконструкции роль белой «южной красавицы» (southern belle), используя этот перформанс как сопротивление [836] Davis P.G . The Other Southern Belles: Civil War Reenactment, African American Women, and the Performance of Idealized Femininity // Text and Performance Quarterly. 2012. Vol. 32. № 4. P. 308–331. .

Но имеет ли реконструкция право быть формой публичной истории? Проблемой, по мнению Энью, является то, что в результате возникает «кризис авторитета»: в среде реконструкторов он является производным внимания к мелким историческим деталям и трудного опыта индивидуальных физических и психологических переживаний (и чем труднее, тем лучше). Но в результате исторический нарратив разваливается на отдельные мелкие факты, парадоксальным образом утрачивающие связь с контекстом эпохи [837] Agnew V . Op. cit. . По ее мнению, реконструкция рассказывает скорее про «персональное настоящее», чем про «коллективное прошлое». Она оказывается не столько способом познания, сколько способом «обладания» (mastery) историей, осмысления не прошлого, а настоящего.

Из всех форм публичной истории историческая реконструкция кажется исследователям наименее институционализированной: ее акторы — не профессиональные историки, а увлеченные любители. Поэтому изучение исторической реконструкции как метода public history неизбежно предполагает антропологическое или социологическое изучение того, как непрофессионалы видят историю. От изучения реконструкции как кейса коллективной памяти reenactment studies все больше дрейфуют в сторону интереса к исследованию индивидуального опыта переживания прошлого [838] Agnew V., Lamb J., Tomann J . Introduction: What is reenactment studies? // The Routledge Handbook of Reenactment Studies / Ed. by V. Agnew, J. Lamb, J. Tomann. London: Routledge, 2019. P. 8. .