Елена Соломински - Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

Книга воспоминаний Якова Тейтеля – рассказ о том, как услышать боль другого. О том, что нельзя оставлять человека в отчаянии и в безысходности, и о том, как приходить на помощь словом и делом, но таким образом, чтобы не возносился дающий, и не было покороблено достоинство нуждающегося.

Отмечая, что за глобальными задачами и пафосными лозунгами общественным организациям важно не забывать о страданиях одинокого человека, Тейтель в немецкоязычном издании своих мемуаров обратился к преданию из своего детства 149 149 Данная история приписывается литовскому рабби Исраэлю Липкину (Салантеру, 1810–1883), основателю движения мусар, базирующегося на принципах самоанализа и высокоморального поведения, причем общечеловеческие ценности – спасение жизни человека и добрые дела ставились Салантером и его последователями выше религиозных правил. См.: Гительман Цви. Беспокойный век: Евреи России и Советского Союза с 1881 г. до наших дней. М.: НЛО, 2008. С. 58–59. Тейтель привел эту историю в немецкоязычном издании 1929 г., что позволяет сделать вывод, что с гуманистическими идеями и делами Салантера он познакомился не в детстве, а в эмиграции, через берлинских последователей раввина. : « В местечке, где я жил случилось однажды то, что потрясло всю еврейскую общину. Это был вечер на Йом-Кипур 150 150 Йом-Кипур – в переводе с иврита «День искупления». Самый важный из праздников, день поста и отпущения грехов. Все евреи собрались в синагоге на Коль-Нидре 151 151 Коль Нидрей – в переводе с арамейского «Все обеты» – молитва, читаемая в синагоге в начале вечерней службы Йом-Кипур. «Коль Нидрей» – первые два слова молитвы. . Но раввина еще не было. Все евреи уже надели молитвенные одеяния. Но раввина все еще не было. Его начали искать, и нашли в жилище одного бедного еврея. Он укачивал там плачущего ребенка. Когда семидесятилетнего старца – мудреца и праведника – попросили объяснить свой поступок, он ответил, что проходя мимо этого жилища, услышал плач ребенка. Отец и мать ушли на молитву и оставили спящего ребенка одного. Ребенок проснулся, испугался и начал плакать. Веря в то, что Богу помощь человеку угоднее всех молитв, и что это дитя и было ему для этой помощи Богом послано, он стал успокаивать ребенка. Как хорошо было бы, если бы люди могли замечать страдания других людей, особенно тех, которые молча страдают и тем должны помогать таким образом, чтобы эта помощь подсознательно происходила. Вследствие войн сознание людей атрофировалось. С этим злом мы должны бороться со всей энергией!» 152 152 Teitel J. Aus meiner Lebensarbeit. S. 212–213. .

Пусть эта книга станет венком памяти Якову Львовичу Тейтелю, а у его дела Человеколюбия и Добра, будем верить, найдутся достойные последователи в России и за ее пределами.

Я. Л. Тейтель (1850–1939)

Е. В. Тейтель (1858–1921)

Наконец-то моя мечта осуществляется. Мемуары, посвященные памяти моего лучшего друга, покойной моей жены, Екатерины Владимировны, выходят в свет.

Не будет «смирением паче гордости», если я скажу, что мои воспоминания – не мемуары большого человека, видного политического или общественного деятеля. Большими делами я не занимался. Всю жизнь я и жена оказывали людям мелкие услуги, приходя на помощь, по мере сил, обращавшимся к нам в трудную минуту их жизни.

В конце 1918 года мы приехали в Киев, где тогда жили мой сын со своей женой. Пробыли мы там до конца 1920-го. При нас было чуть ли не пятнадцать смен правительств 154 . Каждое из них своей жестокостью, насилиями старалось перещеголять своего предшественника. При нас на Украине были и страшные погромы. В самом Киеве, на наших глазах, грабили, резали людей, насиловали женщин, умерщвляли детей. Человек озверел.

Настоящее было мрачно, впереди никакого просвета 155 . Оставалось одно прошлое, и вот я погрузился в это прошлое, стал им жить и изложил на бумаге то из него, что сохранилось в моей памяти. А вспомнить было о чем: целый ряд встреч с видными политическими и общественными деятелями, художниками, писателями; служба моя, чуть ли не единственного в российском судебном ведомстве еврея, в течение сорока лет; полувековая собственная работа по общественным делам.

В сырой комнате, при трехградусном холоде, в шубе, калошах, шапке, я диктовал свои воспоминания группе молодежи, которая окружала меня и согревала искренней любовью.

Выходящие ныне воспоминания доведены до начала великой мировой войны. Продолжением их будет рассказ о пребывании моем в Лондоне в самый разгар войны, о свиданиях с тамошними политическими и общественными деятелями, переезде в Петербург и Москву, Февральской Революции, Октябрьском перевороте, переезде в Киев, переселении в Берлин, о жизни русской беженской колонии и о работе моей в берлинских эмигрантских организациях.

Я буду счастлив, если судьбе угодно будет продлить мою жизнь, чтобы я мог увидеть в печати и вторую часть моих воспоминаний.

Яродился 1851 года 2 ноября 156в местечке Черный Остров Подольской губернии Проскуровского уезда. Дед мой по отцу реб Янкель Малишвецер – назывался он так по имени села, в котором арендовал мельницу, – известен был своим добродушием и гостеприимством. В Черном Острове у него был небольшой винокуренный завод: «Гарельня».

Он считался местным аристократом, встречался с польскими помещиками и детям дал приличное по тому времени образование. Отец мой знал польский и прилично русский языки, а на древнееврейском даже пописывал стихи, и слыл за свободомыслящего: носил платье европейского покроя. Когда введены были винные откупа 157, отец служил по этим откупам «акциз-ником». Акцизники считались либералами и даже атеистами, так как они нарушали чуть ли не все шестьсот тринадцать правил, обязательных для правоверного еврея 158.