Николай Качалов - Стекло

Вообще нам теперь трудно представить ту степень зависимости от зарубежных стран, в которой находилась русская промышленность в последние годы царской власти. Даже те скромные успехи, которые были достигнуты в прошлые времена в области освоения отечественного сырья, были тогда забыты.

Все русское было в загоне, считалось негодным, второсортным.

Подобное отношение являлось в значительной мере следствием иностранного, главным образом немецкого, засилья, широко распространившегося в то время в придворных и высших чиновничьих кругах России. Наиболее влиятельные должности в Петербурге раздавались представителям дворянских немецких фамилий из Прибалтийского края, которые образовали своего рода замкнутую касту, презиравшую все русское и беззастенчиво использовавшую выгоды своего положения в чужой стране.

В момент моего поступления осенью 1911 г. нештатным научным сотрудником в лабораторию завода такую же картину в миниатюре я встретил и там. Руководство завода, административное и техническое, находилось в руках немцев. Директор был титулованный немец, заместитель его — тоже титулованный немец, главный художник — нетитулованный немец, начальники цехов — тоже нетитулованные немцы. Это были люди в большей части попавшие на свои места по фамильным связям и не соответствовавшие своему назначению. Ярким исключением из этого правила был заведующий так называемой «белой палатой», т.е. фарфоровым производством, Ф.А. Поортен, прекрасно справлявшийся со своим делом и принесший большую пользу заводу.

Заводская лаборатория административно была прикреплена к «хрустальному шатру», и таким образом моим непосредственным начальником оказался немец, заведующий стекольным производством.

Это был благообразный пожилой человек с выхоленной, аккуратно расчесанной бородой, большим лбом и золотыми очками. Он с трудом изъяснялся по-русски и не сразу понимал, что ему говорили. Я скоро догадался, что он плохо знаком со стекольным производством и, вероятно, до поступления на завод занимался другим делом. Он очень мало уделял внимания производству и обычно сидел у себя в кабинете, вперив глаза в почтенный труд Роберта Дралле «Glasfabrication».

Всеми делами цеха заправлял его помощник, старый мастер Андрей Ионыч. Он был очень опытный практик, немало видевший на своем веку. Он помнил наизусть много рецептов, отлично определял на глаз температуру печи и твердо знал, сколько и каких изделий должен изготовить в смену выдувальщик. Химикалии, входившие в состав стекла, он различал пробой на язык.

Андрей Ионыч имел большое пристрастие к администрированию, но в своих распоряжениях бывал бестолков и суетлив, особенно когда приходил на работу «под хмельком». В эти дни раскатистый бас его непрерывно раздавался под высокими сводами «хрустального шатра», не столько направляя, сколько нервируя рабочих.

К науке Ионыч относился отрицательно. Он инстинктивно чувствовал, что и наука к нему враждебна, что она рано или поздно вытеснит таких руководителей, как он, но пока он был в силе, он вел с ней борьбу и всюду, где мог, «разоблачал» ее, сводил с ней счеты. Нередко в моих опытах я получал неожиданные результаты, потому что, как сознавался потом припертый к стене Андрей Ионыч, он подбрасывал потихоньку в тигель какое-нибудь вещество. На мой вопрос, зачем он это сделал, он отвечал: «Я думал, так лучше будет, Николай Николаевич!» — и при этом лукаво поглядывал на меня, очевидно думая: «Ничего вы оба с вашей наукой против меня не стоите».

Впрочем, было одно дело, которое Андрей Ионыч выполнял виртуозно. Наш завод часто посещался высокопоставленными лицами разных рангов. Сопровождение их по цехам было неприятной обязанностью, так как тон обращения этих людей с простыми смертными не всегда был выносим, и технические работники завода стремились переложить функции экскурсовода по «хрустальному шатру» на Андрея Ионыча. Он с сознанием собственного достоинства водил посетителей по цеху и давал пространные объяснения, содержание которых оставалось делом его совести; но так как гости не были очень взыскательными, то обе стороны оставались друг другом вполне довольны. Посещение обычно заканчивалось следующим «трюком»: по приказанию Ионыча один из рабочих выдувал громадный стеклянный шар, который лопался с оглушительным треском. Посетители вскрикивали от неожиданности, а Ионыч произносил: «Салют вашей чести», после чего получал в кулак двугривенный, и гости удалялись в совершенном восторге от полноты переживаний.

Из всего сказанного о представителях технического руководства на заводе в начале XX в. можно сделать вывод, что авторитет науки и ее роль на производстве в те времена стояли не очень высоко.

Об этом свидетельствовал и ряд других фактов.

В момент моего поступления в лабораторию завода я оказался там в единственном числе, если не считать служителя, обязанности которого в основном сводились к уходу за персоной начальника цеха. Выяснилось, что уже много лет научных сотрудников в лаборатории не было и никаких работ не велось. Установленная 80 лет назад должность заводского химика, традиционно замещавшаяся в течение десятилетий квалифицированными специалистами, оставалась вакантной со времен Петухова, ушедшего с завода в 1892 г. Немецкое начальство не считало эту должность на заводе необходимой.

Не внушал доверия и внешний вид лаборатории. Это было темное полуподвальное помещение, оборудованное самым жалким образом, с расставленными на полках разнокалиберными банками, на которых были наклеены этикетки с латинскими названиями, как делается в аптеках. Эта старомодная подробность говорила об отсталости от века. После этого не возникало особого доверия к содержимому, неизвестно кем и когда заложенному в эти банки.

Не будем утомлять читателей примерами, подтверждающими систематическое снижение общего уровня технической культуры завода на рубеже XIX и XX вв. Это было бы неинтересным и с познавательной точки зрения бесполезным. Скажем несколько слов о том, в каком положении находилась художественная сторона дела.

В конце прошлого века в Европе стало входить в моду течение, носившее название «модерн», что в буквальном смысле означает «современный».

Это реакционное, враждебное реализму течение явилось порождением упадочнических вкусов буржуазии. Характерной чертой этого, с позволения сказать, «стиля» в изобразительном искусстве была прежде всего потеря архитектонического начала в композиции вещей, грубое нарушение закона о пропорциональности частей, стремление к болезненной вычурности, к полному отрицанию соответствия формы изделия его назначению и свойствам материала, из которого оно изготовлено.