Николай Качалов - Стекло

Рис. 201. Ваза в декадентском вкусе из бесцветного стекла. Начало XX в.

202. Ваза из двухслойного бесцветного и розового стекла типа «Галле». Начало XX в.

Что я не ошибаюсь в этом лестном для нашего завода выводе, может быть подтверждено следующим случаем.

В 1913 г. мне довелось быть в командировке на знаменитом Севрском заводе в Париже. Я уже был тогда техническим руководителем петербургского завода. В этот период, в соответствии с духом времени (канун войны с Германией), немецкое руководство в России повсеместно заменялось русским. Ушли немцы и с фарфоро-стекольного завода.

Директор Севрского завода господин Буржуа с гордостью показывал мне завод и в довершение провел в залы великолепного музея, где хранились образцы изделий всех фарфоровых заводов мира. Однако, к моему крайнему огорчению, оказалось, что наш завод представлен лишь несколькими случайными неинтересными образцами, задвинутыми куда-то в темный угол. Я это себе заметил и решил попытаться исправить такое несправедливое отношение к нашему заводу. В этот момент мы находились в большом круглом зале, всю середину которого занимала огромная пирамидальная витрина. На полках ее, до самого потолка, располагались бисквитные скульптуры, которыми славился Севрский завод. Господин Буржуа с гордой улыбкой указал мне на самую верхнюю крупную фигуру, изображавшую женщину в античном костюме. «Высота этой вещи ровно один метр», — сообщил он, зная, что показывает эту гордость Севра специалисту, который оценит такое техническое достижение. Действительно: фарфор боится больших масштабов. В горне во время обжига масса фарфора размягчается, а чтобы изделие не покривилось, нужно принимать особые меры. Его подпирают в разных местах фарфоровыми стопками, сооружая таким образом целые леса. Хорошо удавшаяся, непокривленная крупная фарфоровая вещь указывает на большое техническое мастерство.

Я вежливо выразил свое удивление, но тут же вынул записную книжку и заметил себе, что нужно изготовить и выслать им в подарок второй экземпляр стоящей у нас в заводском музее бисквитной фигуры Офелии, изготовленной нашими мастерами по оригиналу скульптуры Каменского и имеющей в высоту 1 м 30 см.

Это была моя первая поправка к мнению Буржуа.

Дальше директор провел меня в комнату, где стояли вещи, крытые знаменитой красной медной краской большого огня, так называемой «Sang de boeuf» (бычья кровь). Это очень трудная, редко хорошо удающаяся краска, изобретенная китайцами в давние времена. Мы в Петербурге много работали над ней. Николай II заказывал заводу к каждому празднику пасхи 300 фарфоровых яиц, окрашенных именно такой краской. Это было так трудно сделать, что мы начинали вести обжиги в лабораторном горне за год до указанного срока. Нередко целые горны не давали ни одного годного экземпляра. В результате мы приобрели большой опыт в этой технике и могли поспорить с кем угодно.

Буржуа, показывая продукцию «бычьей крови», безмерно расхвастался и обратил мое внимание на якобы особый декоративный эффект, который давали на кроваво-красном фоне большие изумрудно-зеленые пятна и потеки. Я сделал вид, что тоже восхищен, однако хорошо знал по опыту, что эти зеленые пятна и потеки представляют собой брак, что именно вся трудность и заключается в том, чтобы избежать их и получить совершенно ровную красную поверхность, без единой отметинки. Я отлично знал, что и месье Буржуа это знает и что он просто пытается меня обмануть; тогда я опять вынул свою книжку и записал: «Выслать большую красную вазу без декоративных эффектов».

Это была моя вторая поправка господину Буржуа.

Наконец, мы подошли к третьему шедевру. Под стеклянным колпаком стояла небольшая бисквитная статуэтка, изображавшая балерину в пышных газовых юбочках. Вся особенность вещи заключалась в том, что фигурка ни на что не опиралась и держалась на двух пальчиках тесно сдвинутых ног, т. е. как бы только в одной точке прикасалась к фарфоровому основанию. Это была действительно великолепная, искусно сделанная вещь.

Здесь я наметил несколько более сложный план. В Париже в это время гремел так называемый «дягилевский сезон». Русская опера, русский балет, русские артисты совершенно победили парижан и полностью овладели их чувствами. Только и было разговоров, что о Глинке, Мусоргском, Чайковском, Собинове, Шаляпине, Павловой. Среди артистов большой популярностью пользовалась тогда наша балерина Карсавина. И вот ее-то статуэтку я и заказал сделать для фарфора знаменитому в то время русскому скульптору Судьбинину, тоже находившемуся в Париже. Самым главным условием заказа было то, чтобы балерина стояла на одном пальчике. Не на двух, а непременно на одном. В этом именно и заключалась вся соль третьей поправки, которую я с особенным внутренним удовлетворением готовил для директора Севрского завода.

Правда, Судьбинин отступил от условия, и, когда заказанный гипсовый оригинал прибыл в Петербург, оказалось, что балерину поддерживают за ножку два изящных амурчика. Но я амурчиков велел отрезать, и наши матера изготовили действительно замечательную по технике и красоте вещь — знаменитую статуэтку, известную под названием «Карсавина на одном пальчике».

Таковы были мои затаенные расчеты с директором Севрского завода, но им не суждено было осуществиться, так как разыгравшаяся мировая война задержала отсылку на Севрский завод изготовленных презентов.

Но это, в конце концов, и неважно. Дело, конечно, не в том, что не удалось устыдить одного немного самоуверенного иностранца, а в том, что мы сами себе лишний раз доказали, на каком высоком уровне находилось искусство умельцев с берегов Невы и что у нас могут кое-чему поучиться даже такие корифеи, как покрывший себя мировой славой Севрский завод.

Однако вернемся к главной теме. История бывшего Санкт-Петербургского стеклянного завода исчерпана. Несколько слов о том, в какой обстановке протекали его последние дни.

Мы уже сказали, как, прекратив самостоятельное существование, он перешел на положение одного из отделов Императорского фарфорового завода и все ниже и ниже опускал свои когда-то гордые знамена. Продукция его количественно сокращалась, ассортимент становился все беднее и беднее, художественное достоинство изделий резко снижалось.

В таком положении завод был застигнут бурными событиями, открывавшимися первой мировой войной. В этих условиях хрусталь уже... «не звучал». Суровый режим гражданской войны отказал в поддержке этому изысканному производству, и в 1920 г. Санкт-Петербургский стеклянный завод, капризная судьба которого была преисполнена тревогами, головокружительными успехами и горькими испытаниями, потушил огни своих печей навсегда.