Николай Качалов - Стекло

Недавно М. А. Безбородов высказал предположение, что в лаборатории Ломоносова одна из экспериментальных печей была близка по размерам и конструкции к виноградовской, а если это так, то нет ничего невозможного в том, что она была выстроена по чертежам Виноградова, найденным М. А. Безбородовым в архивных материалах.

Наконец, известно, что Ломоносов почти одновременно с Виноградовым занимался в своей лаборатории отысканием рецепта твердого фарфора. Таким образом, общность научных интересов обоих ученых устанавливается с несомненностью, и, может быть, именно здесь нужно искать корни приверженности Ломоносова к химии силикатов.

Вопрос взаимоотношений Ломоносова и Виноградова полон глубокого научного интереса, и нельзя мириться с тем, что до настоящего времени он остается совершенно не исследованным.

Итак, Ломоносов с самых первых лет своей научно-экспериментальной деятельности берет определенный курс на стекло и этим ставит проблему развития стекольной промышленности в России в особо выгодное положение.

Он был первым ученым своей эпохи, который подошел к разрешению проблем стеклоделия, применяя подлинно научные методы исследования.

Есть все основания утверждать, что современная наука о стекле, охватывающая обширный круг сложнейших вопросов, получила свое начало в России в 10-х годах XVIII в. в маленькой трехкомнатной лаборатории около Тучкова моста — в этой первой экспериментальной базе Ломоносова.

Постараемся выделить из громадного комплекса работ, проделанных Ломоносовым в разнообразных областях знания, те работы, которые непосредственно относятся к стеклу, и попробуем кратко изложить их, придерживаясь исторической последовательности.

Свое лицо как ученого-материалиста, признающего только ту науку, которая может приносить реальную пользу человечеству, Ломоносов показал уже в первой своей книге «Элементы математической химии», написанной в 1741 г. Там сказано: «Положение 1. Истинный химик должен быть теоретиком и практиком». Верный этим убеждениям, Ломоносов с 1741 г., с первого дня работы в Санкт-Петербургской Академии наук, начинает добиваться постройки специальной лаборатории для экспериментальных исследований в области химии и физики. Нужно сказать, что его хлопоты встречали систематическое противодействие. В Академии наук в то время большим влиянием пользовалась группа немецких ученых, возглавляемая «всемогущим» советником канцелярии Академии Иоганном Шумахером. В состав этой немецкой группировки входило немало лиц, никакими заслугами не отмеченных и державшихся на своих местах лишь родственными связями. Понятно, что всякого нового сотрудника Академии русского происхождения они встречали враждебно. В таком положении оказался и Ломоносов. Всем его начинаниям ставили палки в колеса, на каждом шагу старались задеть его самолюбие, нанести какой-нибудь ущерб, вплоть до материального. Дело доходило до того, что Ломоносов вынужден был обращаться с жалобой в конференцию Академии наук, т. е. в общее собрание академиков. Одно из таких собраний выносит следующее решение: «По доношению профессора Ломоносова, для его пропитания и для его крайних нужд, и что жена его находится в великой болезни, а медикаментов купить не на что, определено: заслуженное его жалованье за сентябрь и октябрь м-цы сего 1747 года по окладу его сто десять рублев выдать».

По поводу тех препятствий, которые немецкая группировка чинила Ломоносову в его стремлении облегчить жалкое существование академических студентов, Ломоносов пишет: «Шумахеру было опасно происхождение в науках и произвождение в профессоры природных россиян, от которых он уменьшения своей силы больше опасался», и дальше: «Шумахер неоднократно так отзывался, я де великую прошибку в политике своей сделал, что допустил Ломоносова в профессоры. И недавно зять его (Тауберт. — Н. К.), и имения и дел и чуть не Академии наследник, отозвался в разговоре о произведении Российских студентов: разве де нам десять Ломоносовых надобно. И один нам в тягость».

Однако Ломоносов был не из тех людей, которые останавливаются перед препятствиями. Оп ведет свое наступлений непреклонно и подает в течение четырех лет пять заявлений о необходимости отстроить лабораторию, все более в более настойчивых, все более и более разработанных, прилагая проекты здания и планы работ, которые он предполагает проводить в лаборатории. При этом он обращается за содействием к некоторым влиятельным при дворе людям, в первую очередь к Шувалову, высоко ценившему дарования и труды Ломоносова. В одном из писем к Шувалову ученый пишет:

«... без лаборатории принужден только однем чтением химических книг и теориею довольствоваться, а практику почти вовсе оставить и для того от ней со временем отвыкнуть».

Последнее обращение Ломоносов направляет в Сенат, который, наконец, выносит положительное решение в 1745 г. Однако академические чиновники и здесь сумели затянуть дело по формальным причинам почти на три года, и лаборатория была готова лишь в 1748 г.

Несомненно, многие видели выставленный в Музее Ломоносова в Ленинграде великолепный макет этой лаборатории (рис. 203). Это небольшой одноэтажный домик в три комнаты. Построить его было несложно и недорого. И, действительно, на сооружение этого здания было затрачено всего лишь три месяца, а на решение вопроса — строить его или не строить — восемь лет.

Рис. 203. Макет лаборатории М. В. Ломоносова на Васильевском острове

Интересно отметить, что в отстроенной лаборатории часть оборудования была определенно предназначена для силикатных работ. Из девяти печей шесть были предусмотрены для варки и отжига стекол, обжига фарфора, огнеупора и прочих синтетических силикатов.

Очевидно, к моменту отстройки лаборатории ее хозяин уже окончательно выбрал основное направление своих дальнейших исследований. Первые четыре года работы вновь отстроенной лаборатории (1749-1752) — знаменательный период в истории стеклоделии, так как в это время рукой великого ученого наука о стекле выводилась из дебрей эмпиризма на путь логического мышления, на уровень подлинной теоретической науки.

Про это время своей работы над стеклом Ломоносов впоследствии писал, что он проделал в полном одиночестве около четырех тысяч опытов, несмотря на мучившую его болезнь ног.

Так и представляется его массивная одинокая фигура, освещенная красноватым отблеском раскаленных лабораторных печей. Прихрамывая и шаркая туфлями по каменному полу, Ломоносов медленно передвигается от стола к весам, от весов к печке, и опять к столу, и опять к печке... Итак день за днем, месяц за месяцем... Четыре тысячи опытов!