Рустам Рахматуллин - Две Москвы. Метафизика столицы

Церковь Успения в Семчинском.

Фото из Альбомов Найденова. 1880-е

Возможна и евангельская утрировка второй щеки, второй одежды и второго поприща (Мф., 5: 39–41). Неодолима воля, отдающая Татьяну велеречивому позеру Капитону и требующая исчезновения Муму. Сам взявшись исполнять господское веление, Герасим так утрирует его, чтобы преодолеть господство.

Не так ли москвичи пожертвовали городом в 1812 году? По совпадению, написанная накануне новой, Крымской войны повесть вышла в год жертвы флота в Севастополе, жертвы воде, жертвы любовью.

«Муму» наследует литературе сентименталистской и предромантической, которая умела написать любовную строительную жертву. И отнести ее прочь от начала города, как «Марьина роща» Жуковского – от Боровицкой площади. Но если у Жуковского вектор и место отнесения назначены по-видимому произвольно, то Муму отвезена Герасимом в центр и на ось градостроительной проекции начальной сцены города.

На Остоженке Тургеневы жили в приходе церкви Успения, то есть на месте села Семчинского, известного еще из завещания Ивана Калиты. Великий князь оставил Семчинское среднему сыну Ивану Красному, будущему Ивану II, а тот отписал на жену. С тех пор Семчинское переходило в женской половине правящего Дома. Полновластие женщин – Варвары Петровны Тургеневой, барыни из «Муму» – наследственность места.

Забелин полагает, что в Семчинском сосредоточивалось управление всей стадной частью государева хозяйства – «конюший путь». В Семчинских лугах под Воробьевыми горами, как названы Забелиным Самсонов луг и Лужники, оберегались и паслись неездовые, выездные кони и запасалось сено для дворца, возимое из вотчин по оброку. Стога этого сена дали имя Остоженке, где у Крымского брода стоял государев Остоженный двор. При Грозном Семчинское включено в опричнину, при его сыне Федоре – в черту Москвы. На месте снесенной церкви Успения сквер, соседний с тургеневским домом.

Это не родовой и не приобретенный, а только арендованный Тургеневыми дом. Тем удивительнее тема женской властности и разворот на Крымский брод и Лужники в доме «Муму».

Тургенев здесь писатель Лужников. Герцен писатель Воробьевых гор.

Горы дают спасение в потопе. Москва-река приемлет жертву.

Тургенев пишет действительность жертвы. Герцен пишет спасение в ней.

Герцен смотрит зрением Гор, причальных для ковчега, даже если на них и открылись источники вод. Тургенев смотрит зрением мокрого дола.

Герцен смотрит с Гор на город, видя царский Кремль в сужающейся перспективе лугового клина. Тургенев смотрит из Москвы, из дома, как из точки схода клина, на Горы в створе расходящегося луга.

Дом на Горах имел другой Иван Сергеевич – Шмелев. После войны 1812 года купцы Шмелевы указаны живущими на Воробьевых «в кирпичных заводах». Вскоре приобретя один из таковых, прадед писателя Иван Иванович Шмелев Меньшой обосновался собственным домом на Большой Калужской улице. В этом несохранившемся доме провел начало жизни Иван Сергеевич.

В рассказе Шмелева «Мартын и Кинга» на новый лад звучат, сходятся в фокус, поверяются знакомые потопные сюжеты.

Отец рассказчика – вот кто теперь владеет знаменитым перевозом в Лужниках, на герценовском месте, «на самом том месте, где казак вытащил из воды Карла Ивановича»; дед рассказчика – вот кто берет подряд исправить после ледохода деревянный Крымский мост. И там, и там случаются истории.

Сперва на перевозе чуть не тонет управляющий Шмелевых Василь Василич, которого спасает сам хозяин: «Хорошо на Москва-реке, будто дача. Далеко-далеко зеленые видно горы – Воробьевку. Там стоят наши лодки под бережком, перевозят из-под Девичьего <���монастыря> на Воробьевку, и там недавно чуть не утоп наш Василь Василич Косой, на Троицу, на гулянье, – с пьяных, понятно, глаз, – Горкин рассказывал, сам папашенька его вытащил <���…>. Папашенька так и нырнул, в чем был, пловец хороший, а другой кто, может, и утонул бы, – очень бырко под Воробьевкой…»

Тургеневский мотив звучит в рассказе дольше. Странно, если до сих пор не замечали переклички между этой прозой и «Муму». Второе и центральное событие шмелевского рассказа датируется 1854 годом – между прочим, годом публикации «Муму».

В тот год Шмелев-отец, спасший впоследствии Василь Василича, учился плавать у плотника Мартына: «…Он его с мосту и кинул в реку, на глыбь… и сам за ним. Так и обучил». Плотник выступает новым Герасимом: «А Мартын большой был силы: свайную бабу, бывало, возьмет за проушину середним пальцем и отшвырнет, а в ней к тридцати пудам». Это к размышлению о природе Герасима: Мартын на Крымском броде набивает бабы против высокой воды.

Под Крымский мост к работникам Шмелева-деда является учитель плавания англичанин Кинга (Кинг), ища и вызывая соперника плыть против течения до Воробьевых гор. На Кингу ставит некий барин, состоящий у него в учениках. Кинга кричит слова, которые узнал от барина: «Дураки мужики!.. вы, кричит, такие-едакие… вы собачьё! <���…> «Выучу вас плавать… собачьё!» Шмелев-дед возвращает оскорбление: «…А ты, барин, не подучай англичанина лаяться, они и так, собаки, без подучения!» «Они, говорит, нашу землю отнять хотят», – имеется в виду текущая война. И добавляет: «Собака лает – ветер носит». В воде Мартын, принявший вызов, окликает Кингу рыжим псом.

«…К Нескушному и с-под берега, и со дна ключи бьют… народу сколько там потонуло, судорога там схватывает, опасное там место.» «А плыть еще больше версты, самая бырь пошла, к ключам подплываем…»

«Бырь, – говорит Даль, – быстрина в потоке; закрут вихря; место наибольшей силы огня на пожаре.» То есть центр стихий в час их восстания.

Бырь – имя местной фабулы единым словом.

«…Нескушный вот. <���…> И вода поглубела, почернела.» Когда над этой черной глубиной Мартын опережает Кингу, тот исчезает под водой. И сам Мартын, и очевидцы и арбитры поединка, подоспевшие на лодках, бросаются нырять за ним. Кинга выныривает впереди саженях в двадцати, и гонка продолжается: «Опять погнался Мартын за ним, скоро опять накрыл. К Андреевской богадельне стали подплывать, самая-то где бырь, заворот там, – Кинга опять нырнул!» – но теперь выплыл сзади, саженях в ста, и взял на огороды: сдался.

Как, может быть, в «Муму», пловцы не достигают перевоза. Но достигают бывшего монастыря, возможно, тоже как в «Муму». Именно там «самая бырь».

Лишь Кинг нисколько не Муму. Он человекопес, из тех, кто «нашу землю отнять хотят»; имя его значит «король». Полем сражения песьего короля и русского мужика служит бырь – место силы воздуха, воды и огня. А имя моста – Крымский – указывает на действительный адрес сражения. Шмелев написал аллегорию Крымской войны. Только в аспекте поединка, а не жертвы. Между городом и Воробьевыми горами ставится сражение.