Рустам Рахматуллин - Две Москвы. Метафизика столицы

«Старый» Гоголь в самом деле соприроден этому Арбату, но иначе. Арбат трактован в монументе областью конца интеллигенции. И попросту закатной стороной Москвы. Так же трактует арбатскую периферию – Девичье Поле – памятник Пирогова с черепом в руке. Оба, Гоголь и Пирогов, садятся там, где солнце.

Там, где оно восходит, поднимаются Первопечатник, Минин и Пожарский. На возражение, что эти трое отмечают не восток, а самый центр Москвы, нужно припомнить обстоятельства начала города. Есть два холма, восходный и закатный. Прибыток и ущерб. И есть зенит над ними.

Memento mori – Царское место – Скальпель – Архетип – Петр

Памятник Пирогову. Открытое письмо. Начало XX века

Мыслитель изваян над черепом, чтобы нашедший изваяние остановился в собственном размышлении – и вдруг нашел себя стоящим внутри замысла ваятеля, стал бы сам нашедшим череп .

Пирогов c черепом в руке поставлен на Девичьем Поле, перед фасадом университетских Клиник, на полпути от Института акушерства с церковью к Патологоанатомическому институту с церковью. От института к институту и от церкви к церкви, с востока на запад, следует, ломаясь, внутренняя улица Клинического городка – Аллея жизни. Пирогов стоит на внешней, параллельной улице, носящей ныне его имя, но сообщает ей тот же внутренний, «внутриквартальный» смысл. Подняв глаза от черепа на круг воображаемого зрительского амфитеатра, он следит ход солнца как ход жизни.

Клинический городок Московского Университета на Девичьем Поле. Аллея жизни.

Вид с колокольни церкви Михаила Архангела при клиниках.

Фото 1913

С высоты этого хода памятник отыскивается в центре речной излучины, лицом к окружности заречных гор – Нескучного и Воробьевых, поднимающихся, по примеру солнца, от востока через юг и опускающихся к западу.

Общий вид клиник Московского Университета. Съемка из Новодевичьего монастыря. Фото 1910.

Справа – Большая Царицынская (Большая Пироговская) улица. В глубине по центру – церковь Михаила Архангела при клиниках. Правее и ближе —

На высоте Нескучного, на Малой Калужской улице, жил автор изваяния, скульптор и архитектор Владимир Шервуд. Его руке принадлежат часовня Плевны, Исторический музей. Памятник Пирогову датируется годом смерти Шервуда (1897). Memento mori – ближний смысл этой итоговой работы, укорененный в символизме и в самой пространственной ориентации Клинического городка.

Задумчивость над черепом – излюбленный мотив романики, и готики, и ренессанса, и барокко. Сама согбенная под мысленными сводами фигура Пирогова решена, пожалуй, в духе раннего модерна, возвращающегося в скульптуре к храмовым прообразам. Напротив, кресло, водруженное на постамент с обильными цитатами из Пирогова, исполнено в академический традиции, в которой выдержан и Пушкин Опекушина. Кресло как будто сделано не скульптором, а мебельщиком, до последней бахромы. Однако мебельщиком царским, ибо Шервуд подставляет Пирогову трон.

Стулья и кресла размножают царский трон, всегда единственный, тем самым похищая, узурпируя его для всех и каждого. Стул как ничто другое утверждает нововременскую царственность любого человека, пересаженного с каменных скамей античности и со средневековых сундуков и лавок. (Стул сокровищ – правнук сундука.)

Тогда партикулярная фигура Пирогова в царском кресле есть фигура узурпатора. По видимому смыслу монумента, этот узурпатор – разум. Или его носитель, фаустовский человек. Место под ним – «горнее место рассудка». Зал древнего сената или царского синклита превращен в анатомический театр, где некто с места цезаря показывает опыт. Показывает, видимо, ученикам, юнцам, занявшим тоже не свои места, но опустелые скамьи мужей совета.

Круговое самозванство.

Свободная рука фигуры то ли указывает на особенности черепа, то ли его благословляет. Неопределенность жеста, для традиции нехарактерная.

Здесь размышление преткнулось бы, если не знать, что из руки похищен скальпель. Как и другой московский Фауст – Первопечатник – Пирогов был занят в обе. Ибо для Фауста «В начале было дело» (Гёте).

По другим свидетельствам, в орудии опознавался зонд – заточенный для проницания живых ран стержень.

Легкий настолько, чтобы быть легко похищенным, зонд или скальпель равновесил с черепом по смыслу. Царственность монумента удостоверялась осмеянием торжественной иконографии царя. Череп смеется из левой руки, подменяя яблоко державы. Яблоко прообразует землю, подлежащую руке царя; землю живую. Череп смеется и этому смыслу, пытаясь равняться земле, из которой добыт.

(Вот и топографическая анатомия, наука, созданная Пироговым, препарирует тело как землю.)

Похититель зонда или скальпеля, быть может, думал поправить ваятеля: на Пироговке всякому понятно, что этим орудиям нечего делать с костью. Ваятель, однако, не принял бы правку.

Бессмыслица с ланцетом или зондом, препарирующим череп; бессмыслица, усугубленная припиской Пирогову, означает присутствие второго смысла.

Латинское scalptor от scalprum , резак. В век Пирогова, согласно другому врачу, Владимиру Далю, скалпéль все еще значил две вещи: анатомический ножичек и долото, а скарпель – вариант для второго значения. Также латынь отличает scalpellum от scalprum , ланцет от резца, оставляя последний ваятелю.

Итак, под маской Пирогова потаен не препаратор, а ваятель мертвой головы.

Кто же он, на троне со скарпелью? С долотом или резцом?

Царем и скульптором в одном лице был сам Пигмалион. Архетипический ваятель. Царь Кипра, выточивший Галатею именно из кости.

Архетипична и его иконография. Так, в Сборнике эмблем и символов, заказанном Петром Великим в Амстердаме, фигура «Пигмалион и его образ» представлена ваятелем в короне, с молотком и «скальпером» (так в русской подписи), перед фигурой обнаженной женщины на постаменте, под латинским девизом «Любовь устрояет».

Если мертвый череп обличает узурпацию престола, то Галатея оживает перед истинным царем.