Луи-Адольф Тьер - История Французской революции. Том 3 [litres]

Три наших посланника, Жан Дебри, Бонье и Робержо, выехали 28 апреля (9 флореаля) в девять часов вечера. Они отправились со своими семействами в трех каретах, позади них ехали секретари и лигурийское посольство. Сначала встретились препятствия на выезде из Раштатта; по устранении их поехали дальше. Ночь была очень темной. В пятидесяти шагах от Раштатта отряд секлерских гусар бросился на них с обнаженными саблями и остановил кареты. Первой была карета Жана Дебри. Гусары отворили дверцу и спросили его на своем варварском наречии, он ли Жан Дебри. Получив утвердительный ответ, они схватили его за горло, вытащили из кареты и нанесли ему несколько сабельных ударов на глазах у жены и детей. Сочтя его мертвым, они перешли к другим каретам и убили Робержо и Бонье также на глазах их семейств. Члены лигурийского посольства и секретари успели спастись. Затем разбойники ограбили кареты и захватили все бумаги.

Убийство французских посланников в Раштатте

Жан Дебри был ранен не смертельно. Ночная свежесть привела его в чувство, и, весь окровавленный, он дотащился до Раштатта. Когда это преступление стало известно, оно возбудило негодование всего населения и членов конгресса. Германская честность возмутилась таким неслыханным нарушением международного права. Остававшиеся на конгрессе члены германской депутации выказали к Жану Дебри и семействам убитых посланников самую внимательную заботливость, а затем собрались для составления декларации, в которой объявляли о совершенном преступлении и отклоняли от себя всякое подозрение в сообщничестве с Австрией. Эрцгерцог Карл написал Массена письмо, в котором объявлял, что приказал произвести следствие о преступлении полковника секлерских гусар, но холодный, сдержанный тон письма, доказывавший затруднения эрцгерцога, не был достоин ни его личности, ни его характера. Австрия не отвечала, да и не могла отвечать, на направленные против нее обвинения.

Итак, между двумя системами, разделявшими Европу, началась непримиримая война. Сначала дурно принятые, потом оскорбляемые в течение года мира, республиканские посланники были наконец умерщвлены с такой жестокостью, какой можно ждать только от варварских наций. Международное право, соблюдаемое между самыми ожесточенными врагами, было нарушено.

Столь мало ожидаемые неудачи, обозначившие начало кампании, и это раштаттское преступление произвели на французов гибельное для Директории впечатление. С самого объявления войны оппозиция стала выходить за пределы дозволенного, когда же она увидела наши армии разбитыми, а наших посланников умерщвленными, то и совсем разошлась. Патриоты, отвергнутые выбором правительства кандидатов в депутаты; военные, распущенность которых хотели сдержать; роялисты, прятавшиеся за спинами всякого рода недовольных, – все вооружились последними событиями, чтобы обвинить Директорию. К ней обращали самые несправедливые и разнообразные упреки. Наши армии совершенно покинуты, говорили обвинители, Директория допустила ослабление рядов дезертирством и не выказала никакого старания пополнить их новой конскрипцией. Она удержала внутри страны значительное число старых батальонов и, вместо того чтобы послать их на границу, воспользовалась ими для еще большего стеснения свободы выборов; армиям же, уже доведенным до такой численной несоразмерности, Директория не доставила ни складов, ни продовольствия, ни снаряжения, ни транспортных средств, ни ремонта. Она предоставила их хищным местным администрациям, бесполезно пожиравшим доходы в шестьсот миллионов.

Наконец, Директория самым дурным образом выбрала главнокомандующих: Шампионне, победитель Неаполя, пребывал в оковах за то, что хотел сдержать хищничество правительственных агентов; Моро был унижен до роли простого дивизионного генерала; Жубер, победитель Тироля, и Ожеро, один из героев Италии, не имели командования; Шерер же, напротив, подготовивший все поражения своим управлением, командовал Итальянской армией только потому, что был земляком и другом Ревбеля.

На этом не останавливались. Произносились другие имена, вспоминаемые с горечью. Знаменитый Бонапарт, его знаменитые генералы Клебер, Дезе, сорок тысяч их сотоварищей по оружию, победителей Австрии… Где они?.. В Египте, в отдаленной стране, где должны погибнуть вследствие неосторожности правительства и, может быть, его злобы. Про это предприятие, которому когда-то удивлялись, теперь начинали говорить, что Директория придумала его нарочно, чтобы отделаться от заслонявшего ее собою великого воина.

Подымались еще выше: упрекали правительство в войне, говорили, что оно само ее вызвало неосторожным образом действий в отношении европейских держав. Оно вторглось в Швейцарию, свергло папу и неаполитанский двор, истощило всякое терпение Австрии, и всё это – не приготовившись к борьбе. Вторжением в Египет оно вынудило Порту к разрыву; заставив Порту решиться, освобождало Россию от всяких опасений за свой тыл и позволило ей послать шестьдесят тысяч человек в Германию. Наконец, ярость была так велика, что доходили до уверений в том, что сама Директория является тайным виновником раштаттского убийства; в нем видели средство, призванное возбудить общественное мнение против врагов и потребовать новых средств от законодательного корпуса.

Упреки эти повторялись всюду – на трибуне, в газетах, в общественных собраниях. Журдан прибыл в Париж – жаловаться правительству и приписать ему все свои неудачи. Прочие генералы письменно излагали доводы к своим жалобам. Все напустились на правительство одновременно.

Стоит лишь немного припомнить факты, чтобы найти ответы на все эти упреки. Не Директория допустила ослабление рядов армии, так как она предоставила лишь двенадцать тысяч отпусков; не в ее силах было воспрепятствовать дезертирству в мирное время, да и нет правительства, которому удалось бы этому воспрепятствовать. Директория даже навлекала на себя упреки в тиранстве тем, что принуждала многих солдат возвращаться под знамена; и в самом деле было довольно сурово заставлять служить тех, кто проливал свою кровь в течение уже шести лет. Лишь пять месяцев тому назад была декретирована конскрипция, и в такое короткое время невозможно было организовать эту систему набора, а главное – снарядить, обучить конскриптов, сформировать их в маршевые батальоны и отправить в Голландию, Германию, Швейцарию и Италию. Правительство удержало несколько старых батальонов, так как было необходимо обеспечить порядок во время выборов, эту же заботу нельзя было возложить на не вполне еще сформировавшихся молодых солдат, привязанность которых к Республике еще недостаточно определилась. Другое важное основание еще более оправдывало эту предосторожность: мы говорим о Вандее, в которой еще мутили воду иностранные эмиссары, и о Голландии, угрожаемой англо-русским флотом.