Луи-Адольф Тьер - История Французской революции. Том 2 [litres]

С каждым днем увеличивалось число освобожденных, а поток просьб, которыми заваливали комитет, всё не уменьшался. «Победа, – сказал по этому случаю Барер, – отметила эпоху, когда отечество может быть снисходительным без опасности для себя и считать вины искупленными некоторым сроком заточения. Комитеты не перестают освобождать согласно подаваемым просьбам, не перестают исправлять совершенные ошибки и несправедливости. Скоро след частных мщений исчезнет с лица Республики. Но стечение народа у дверей Комитета общественной безопасности только замедляет столь полезные труды. Мы отдаем справедливость вполне естественным проявлениям нетерпения, но зачем же задерживать ходатайствами и оскорбительными для законодателей и слишком многочисленными сходбищами скорые действия национального правосудия?»

Действительно, ходатайства всякого рода осаждали Комитет общественной безопасности. Особенно женщины применяли всё свое влияние, домогаясь помилований даже в пользу заведомых врагов Революции. Комитет не раз бывал обманут: так, например, герцоги д’Омон и Валентинуа были освобождены под вымышленными именами; да и множество других спаслись такими же хитростями. Большой беды тут не было, потому что, как сказал Барер, победа отметила эпоху, когда Республика могла сделаться сговорчивой и снисходительной. Но если бы разнесся слух, что освобождают аристократов, это могло снова пробудить революционное недоверие и нарушить кажущееся единодушие, с которым принимались кроткие и примирительные меры.

Секции волновались. Ведь невозможно было, чтобы родственники узников, выпущенные на свободу подозрительные, наконец, все те, кому было возвращено право говорить, удовольствовались отменой прежних строгостей, не требуя мщения. Почти все были ожесточены против революционных комитетов и громко жаловались на них. Хотели изменить состав комитетов, даже вовсе уничтожить их, и эти споры стали причиной смут. Это была естественная реакция умеренного класса после столь долгого молчания и страха. И эта реакция не могла не обратить на себя внимания Горы.

Грозная Гора не погибла вместе с Робеспьером, пережила его. Некоторые монтаньяры остались убежденными в искренности и честности его намерений и не верили, что он мог сделаться узурпатором. Они смотрели на него как на жертву друзей Дантона и партии, остатки которой не удалось уничтожить; но так думало лишь меньшинство. Большинство же монтаньяров, искренне восторженные республиканцы, с отвращением относясь ко всякому узурпаторскому замыслу, помогали событиям 9 термидора не столько из желания свергнуть кровавую систему, сколько чтобы уничтожить зарождающегося Кромвеля. Они, конечно, находили революционное правосудие, созданное Робеспьером, Сен-Жюстом, Фукье и Дюма, беззаконным, но отнюдь не желали ослаблять правительство и не допускали пощады в отношении тех, кого называли аристократами. Это были по большей части люди безупречной нравственности, строгие к себе, чуждые диктатуры, нисколько не заинтересованные в победе любой ценой, но и революционеры, недоверчивые, ревнивые, которые не хотели, чтобы 9 термидора перешло в реакцию и обратилось в пользу какой-нибудь одной партии. Они с недоверием смотрели на людей, слывших за плутов, расхитителей общественной казны, друзей Шабо, Фабра д’Эглантина, наконец, на биржевиков и развратителей. Они помогли им в борьбе против Робеспьера, но были готовы бороться и с ними. Сам Дантон обвинялся в лихоимстве, федерализме, роялизме – неудивительно, если против его победоносных друзей возникали такого же рода подозрения. Впрочем, враждебный шаг еще не был сделан; но многочисленные освобождения и общее движение против революции начинали возбуждать опасения.

Настоящие виновники 9 термидора, из которых главными были Лежандр, Фрерон, Тальен, Мерлен из Тионвиля, Баррас, Тюрио, Бурдон, депутат Уазы, Дюбуа-Крансе и Лекуэнтр, не более своих товарищей хотели перейти на сторону роялизма и контрреволюции, но, возбужденные опасностью и борьбой, с большей резкостью высказывались против революционных законов. Они к тому же в большей степени обладали способностью к сочувствию, которая погубила их друзей Дантона и Демулена. Постоянно окруженные похвалами и ходатайствами, они больше своих товарищей монтаньяров были склонны к проявлениям милосердия. Оказывать услуги убитым горем семействам, принимать заявления живейшей благодарности, заглаживать прежние строгости – такой ролью можно было соблазниться. Как те, кто подозрительно относились к их любезности, так и те, кто возлагали на нее свои надежды, уже называли их термидорианцами.

Часто по поводу освобождений возникали весьма оживленные споры. Так, например, по рекомендации депутата, заявившего, что он лично знает такого-то гражданина из своего департамента, комитет приказывал этого гражданина освободить. Тотчас же являлся другой депутат от того же департамента, жаловался на то, что гражданина освободили, и уверял, что он аристократ. Эти споры и появление везде «врагов Республики» с радостными лицами вызвали меру, которой не была сначала придана особенная важность: решили вести печатный список лиц, освобождаемых по приказам Комитета общественной безопасности, с обозначением лиц, ходатайствовавших и ручавшихся за них.

Эта мера произвела крайне неблагоприятное впечатление. Еще не оправившись от недавнего ужаса, многие испугались, увидев свои имена в списке, который мог быть использован против них, если бы вновь водворился террор. Многие из тех, кто уже ходатайствовал, стали раскаиваться в своем усердии, другие не захотели больше высказываться.

В собрании обсуждали волнение, господствовавшее в парижских секциях. Секция Монтрейль явилась с жалобой на свой революционный комитет. Ей ответили, что следует обратиться к Комитету общественной безопасности. Дюгем, депутат Лилля, не участвовавший в действиях последней диктатуры, но друг Бийо-Варенна, убежденный, что не следует допускать послаблений в строгостях революционной власти, выступал против аристократии и умеренных, которые «уже поднимают свои дерзкие головы и воображают, что 9 термидора должно послужить исключительно их пользе». Бодо и Тайфер, которые мужественно сопротивлялись Робеспьеру, но были такими же ревностными монтаньярами, как Дюгем и Бадье, тоже утверждали, что аристократия зашевелилась и правительство должно быть справедливым, но непреклонным. Гране, депутат Марселя, тоже монтаньяр, сделал предложение, которое усилило волнение собрания: он потребовал, чтобы тех из освобожденных, поручители которых не заявят своих имен, безотлагательно снова арестовали.