Луи-Адольф Тьер - История Французской революции. Том 2 [litres]

Тогда, то есть около середины декабря, армию разместили по зимним квартирам, в которых она так нуждалась, – частью вокруг Бреды, чтобы обложить этот город блокадой. Эта крепость и еще крепость Граве до сих пор не сдавались; но отсутствие сообщений в течение зимы непременно должно было довести их до капитуляции.

В этом положении армия рассчитывала дожить зиму, и уж конечно после всего, что она сделала, она имела полное право гордиться своими заслугами и подвигами. Но, увы, ей предстояли еще новые трудности. Мороз, уже весьма порядочный, усилился до такой степени, что появилась надежда на замерзание больших рек.

Пишегрю, не долечившись, вернулся из Брюсселя, чтобы быть готовым воспользоваться случаем, если таковой по милости суровой зимы представится. И действительно, зима оказалась самой суровой за весь XVIII век. Лед шел по обеим рекам, но ближе к берегам реки стали. Маас стал 23 декабря (3 нивоза) так прочно, что мог вынести даже вес пушек. Генерал Вальмоден, которого герцог Йоркский, уезжая в Англию, оставил главнокомандующим, оказался в крайне затруднительном положении. После того как Маас стал, вся передняя линия армии открылась; а так как в то же время по Ваалу шел лед, грозивший снести все мосты, то и отступление становилось весьма сомнительным. Вскоре генерал узнал, что мост при Арнеме действительно снесен. Он поспешил отослать в тыл обозы и тяжелую кавалерию, а сам собрался отступать к Девентеру, на берега Исселя. Пишегрю, пользуясь случаем, распорядился, чтобы перешли на трех пунктах Маас и завладели островом Боммель, пока дивизия, блокировавшая Бреду, произвела бы атаку на линию укреплений, окружавшую эту крепость.

Храбрые французы, почти без одежды, которая защитила бы их от жесточайшей зимы, в башмаках, от которых оставались одни передки, тотчас же весело отказались от едва вкушенного отдыха. При 17° мороза они в трех местах перешли 28 декабря (8 нивоза) реку, неожиданно напали на голландцев и разбили их. Пока они брали Боммель, дивизия, осаждавшая Бреду, с полным успехом атаковала линию укреплений. Голландцы, подвергаясь нападениям со всех сторон, отступили в беспорядке, одни – к главной квартире принца Оранского, не выходившего из Горкума, другие – в Тил. В хлопотах беспорядочного отступления они даже не подумали о защите переходов через Ваал, не застывший полностью. Пишегрю, завладев островом Боммель, перешел Ваал, но не посмел заходить далеко, так как тут лед был не достаточно крепок, чтобы вынести пушки.

При таком положении дел участь Голландии стала отчаянной. Принц Оранский со своими голландцами сидел, растерянный, в Горкуме, а Вальмоден с англичанами отступал к Девентеру; ни тот ни другой не могли продержаться против неприятеля, много превосходившего их силой и только что пробившего центр их линии.

Политическое положение было не более утешительным. Голландцы, с надеждой и радостью следившие за приближением французов, начинали волноваться. Оранская партия была слишком слаба, чтобы держать в страхе республиканскую. Враги штатгальтерской власти упрекали ее в том, что она уничтожила свободу страны, посадила или сослала лучших из патриотов, а главное – пожертвовала Голландией Англии, вовлекая ее в союз, противный всем ее торговым и морским интересам.

Тайно собирались революционные комитеты, готовые подняться по первому знаку, сменить власти и назначить другие. Провинция Фрисландия, штаты которой были уже собраны, осмелилась прямо заявить о своем намерении отказаться от штатгальтера. Граждане Амстердама подали властям своей провинции петицию о готовности противиться всяким приготовлениям к обороне и о намерении ни за что не допустить прорыва плотин. В этом отчаянном положении штатгальтер решил вступить в переговоры и послал в главную квартиру Пишегрю гонцов просить перемирия и предлагать, в виде условий мира, нейтралитет и вознаграждение за военные издержки. Французский генерал и бывшие при нем депутаты на перемирие не согласились, а предложения о заключении мира тотчас сообщили Комитету общественного спасения.

Уже и Испания, которой угрожали Дюгомье, спускаясь с Пиренеев, и Монсо, занявший Гипускоа и приближавшийся к Памплоне, предлагала соглашение. Депутаты, посланные в Вандею для исследования вопроса о возможности примирения этого края, ответили утвердительно и просили у Конвента декрета об амнистии. Как бы ни было скрытно правительство, такого рода переговоры всегда становятся известны даже при несменяемых министрах, облеченных неограниченной властью, как же остаться им в тайне при комитетах, обновляемых по четвертям каждый месяц? В обществе знали, что Голландия и Испания делают такие предложения; присовокупляли, что и Пруссия, отрезвев и признав свою ошибку, изъявляет желание вступить в переговоры; из всех европейских газет знали, что на Регенсбургском сейме несколько германских государств, наскучив войной, мало их касавшейся, просят об открытии переговоров.

Таким образом, всё располагало к миру, и умы, перейдя от идеи революционного террора к пощаде и милосердию, теперь переходили от воинственного настроения к мысли об общем примирении с Европой. Жадно ловили малейшие обстоятельства, чтобы строить на них догадки. С 9 термидора участь несчастных детей Людовика XVI, которые, лишившись близких и разлученные друг с другом, всё еще томились в Тампле, несколько улучшилась. Башмачник Симон, сторож маленького принца, погиб, будучи сообщником Робеспьера. Его место заняли три сторожа, которые дежурили по очереди и обращались с ребенком человечнее. Из этих перемен, происшедших в Тампле, выводились обширные заключения. Ожидаемый проект о способах изъятия ассигнаций из обращения тоже подавал повод к различным соображениям.

Роялисты, которые уже начинали показываться открыто и число которых увеличивалось толпой не имеющих твердых убеждений людей, всегда покидающих слабеющую партию, не без злорадства говорили, что скоро будет заключен мир. Они уже не могли сказать республиканцам: «Ваши армии будут побиты!» – так как слишком часто повторяли это безуспешно; но они говорили им: «Ваши армии будут остановлены среди побед; мир подписан, и вы не получите Рейна; условием мира будет водворение Людовика XVII на престоле, возвращение эмигрантов, уничтожение ассигнаций, возвращение национальных имуществ прежним владельцам».

Понятно, до какой степени подобные слухи должны были раздражать патриотов. Испуганные уже начатыми против них преследованиями, они с отчаянием видели, что цель, которой они с таким упорством добивались, может ускользнуть он них по милости правительства. «К чему назначаете вы молодого Капета? – спрашивали они. – Что вы делаете с ассигнациями? Неужели нашими армиями пролито столько крови только для того, чтобы их остановили среди побед? Неужели они не смогут дать своему отечеству линию Рейна и Альп! Европа хотела раздела Франции, справедливым возмездием со стороны победоносной Франции будет удержать завоеванные ею области. А что сделают с Вандеей? Неужели простят бунтовщиков, когда жертвуют патриотами?!»