Луи-Адольф Тьер - История Французской революции. Том 2 [litres]

Значительная часть парижских секций тоже приободрилась и выгнала из своей среды так называемых террористов, которые удалились к Тамплю, в предместья Сент-Антуан и Сен-Марсо. Освободившись от этой обузы, секции составили множество адресов, в которых поздравляли Конвент по поводу энергии, выказанной им против сообщников Робеспьера. Почти из всех городов стали приходить такие же адресы, и Конвент, увлекаемый таким образом, пошел еще дальше по принятому им направлению. Члены центра и правой стороны, уже требовавшие возвращения семидесяти трех, с каждым днем настойчивее повторяли свое требование, потому что весьма желательно было заручиться таким значительным подкреплением, а главное – возвращение товарищей обеспечивало им свободу голоса.

Наконец знаменитые семьдесят три депутата были освобождены и снова заняли свои места в Конвенте. Конвент, не пускаясь в объяснения по поводу 31 мая, объявил, что об этом событии можно быть иного мнения, нежели большинство, не становясь при этом преступником. Депутаты возвратились все вместе, со старцем Дюсо во главе. Он говорил за всех и заверил, что, занимая вновь места свои в рядах сотоварищей, они отрекаются от всякого недоброго чувства и воодушевлены одним лишь желанием содействовать общему благу.

Сделав шаг, не время было останавливаться. Луве, Ланжюине, Анри Ларивьер, Дульсе, Инар, все жирондисты, спасшиеся от гонений и скрывавшиеся по большей части в пещерах, написали Конвенту, прося принять их. По этому поводу опять произошла жаркая стычка. Термидорианцы, сами испуганные быстротой реакции, остановились, и правая сторона, чувствуя, что еще нуждается в них, не посмела сердить их и настаивать. Декретом было объявлено, что против депутатов, поставленных вне закона, прекратятся преследования, но они не будут опять допущены в собрание.

Тот же дух, который заставлял оправдывать одних, требовал осуждения других. Один старый депутат по имени Раффрон сказал, что пора доказать Франции, что Конвент не сообщник убийц; он требовал немедленного предания суду Лебона и Давида, уже арестованных. После того как стали известны происшествия на Юге, многие потребовали доклада и обвинительного акта против Менье. Множество голосов требовало также суда над Фукье-Тенвилем и следствия против бывшего военного министра Бушотта, допустившего якобинцев в военное ведомство. То же предложение последовало и против бывшего мэра Паша, как говорили, сообщника эбертистов, спасенного Робеспьером.

При таком потоке нападок на революционных вождей три главных вождя, хоть и отстаиваемые Конвентом, не могли не пасть. Бийо-Варенн, Колло д’Эрбуа и Барер, вновь обвиненные Лежандром, не ушли от общей участи. Комитеты не смогли отказаться принять обвинение и подать свое мнение. Лекуэнтр, объявленный клеветником, теперь заявил, что напечатал документы, которых у него не было сначала. Документы эти были отосланы комитетам; комитеты, увлеченные общественным мнением, не посмели идти против течения и объявили, что имеются достаточные поводы к началу следствия против Бийо, Колло и Барера, но не против Вадье, Вулана, Амара и Давида.

Дело Каррье, долго разбиравшееся в присутствии публики, не скрывавшей своего настроения, наконец было закрыто 16 декабря (26 фримера). Каррье с двумя членами нантского революционного комитета были приговорены к смертной казни в качестве агентов и сообщников системы террора; остальные были оправданы на том основании, что исполняли приказание начальства. Каррье до самого эшафота настаивал на том, что вся революция, все, кто создавал ее и направлял, были виновны наравне с ним. Но в роковую минуту он покорился судьбе и принял смерть спокойно и мужественно.

В доказательство того, что междоусобная война увлекает и развращает людей, приводили такие примеры из его жизни до отправления в Нант комиссаром, которые доказывали, что он от природы был далеко не кровожаден. Революционеры, хоть и не одобряли поступков Каррье, однако испугались постигшей его участи. Они не могли скрывать от себя, что казнь эта была началом кровавого возмездия, которое готовила им контрреволюция. Кроме судебных преследований, направленных против депутатов, членов прежних комитетов или комиссаров в провинциях, другие вновь изданные законы доказывали, что мщение спустится ниже и второстепенность занимаемой должности никого не спасет.

Вышел декрет о том, чтобы все лица, исполнявшие какие-либо должности и имевшие на руках казенные деньги, отдали отчет в своих действиях. Так как все члены революционных комитетов составляли кассы из доходов с церковной утвари и революционных сборов и тратили их на экипировку первых отрядов волонтеров, жалованье революционным армиям, перевозки, полицейские расходы и на тысячу других целей в том же роде, было очевидно, что каждый, кто занимал какую-либо должность во время террора, мог подвергнуться преследованию.

К этим основательным опасениям присоединялись еще весьма тревожные слухи. Говорили о мире с Голландией, Пруссией, Австрией, Испанией, даже Вандеей, и уверяли, что условия этого мира будут крайне пагубны для революционной партии.

Продолжение войны на Рейне – Внешняя политика Франции – Декрет об объявлении амнистии Вандее – Пишегрю завоевывает Голландию – Новая политическая организация Голландии – Состояние Вандеи и Бретани – Меры, принятые Гошем для примирения Вандеи

Французские армии, владея всем левым берегом Рейна и готовые выйти на правый, угрожали Голландии и Германии: нужно было или двинуть их вперед, или разместить по квартирам, и этот вопрос теперь стал главным.

Несмотря на победы, несмотря на пребывание в богатой Бельгии, армии терпели чрезвычайную нужду. Занимаемый ими край, три года уже попираемый несметными легионами, был вконец истощен. К бедствиям войны прибавились действия французской администрации: она тотчас ввела и ассигнации, и максимум, и реквизиции. Временные муниципалитеты, восемь местных администраций и центральная, учрежденная в Брюсселе, управляли страной впредь до окончательного решения ее судьбы. Духовенство, аббатства, дворянство, корпорации были обложены контрибуцией в восемьдесят миллионов. Ассигнации были пущены в принудительное обращение; по лилльским ценам определили максимум на всю Бельгию. Съестные припасы и товары для армий подвергались реквизициям. От этих распоряжений нужда не уменьшилась, торговцы и крестьяне прятали свое имущество, и офицеры, равно как и солдаты, терпели недостаток во всем.

После прошлогоднего набора и тотчас последовавшей за ним экипировки вся армия, наскоро доставленная в Ондскот, Ватиньи и Ландау, ничего больше не получала от правительства, кроме пороха, ядер и пуль. Давно уже не было разговоров о палатках, а биваки устраивались под шалашами из ветвей, несмотря на то, что начиналась зима, и очень суровая. Многие солдаты за неимением башмаков закутывали ноги соломенными плетенками; вместо шинелей использовалась рогожа. Офицеры, получая жалованье ассигнациями, иногда сидели на восьми или десяти франках в месяц, а если и получали что-нибудь из дома, то редко имели случай тратить, потому что всё заранее отбиралось на реквизиции. Офицеры жили так же, как солдаты: ходили пешком, носили ранцы за спиною, ели амуниционный хлеб и жили чем бог послал, подвергаясь всем случайностям войны.