Луи-Адольф Тьер - История Французской революции. Том 2 [litres]

Однако рассказ об ужасах, совершенных в Нанте, возбудил такое сильное негодование, что ни один депутат не посмел защищать Каррье, не подумал даже оправдывать его общими соображениями. Решение о предании его Революционному трибуналу было принято единодушно.

Итак, реакция шагала быстро. Удары, которые еще никто не осмеливался наносить членам прежних правительственных комитетов, теперь направлялись против Каррье. Все члены революционных комитетов, все члены Конвента, бывшие комиссарами, словом, все лица, исполнявшие обязанности, сопряженные с большой строгостью, начинали бояться за себя.

Якобинцам, после декрета воспретившего им объединение и коллективную переписку, надлежало быть очень осторожными; но в виду последних событий трудно было полагать, чтобы они сумели сдержать себя и избежать столкновения с Конвентом и термидорианцами. Действительно, происходившее с Каррье вызвало бурное заседание в клубе. Крассу, депутат и якобинец, представил картину средств, применяемых аристократией с целью погубить патриотов. «Процесс, который теперь идет в Революционном трибунале, – сказал он, – это ее главное средство, то, на которое она возлагает наибольшие надежды. Обвиняемым едва дают выступать перед судом, свидетели – почти все заинтересованы в том, чтобы как можно больше шуметь об этом деле; некоторые имеют паспорта, подписанные шуанами; журналисты и памфлетисты объединяются, чтобы преувеличивать малейшие факты, увлечь общественное мнение и убрать из виду жестокие обстоятельства, которые породили и объясняют несчастья, случившиеся не только в Нанте, но и во всей Франции. Если Конвент не остережется, он будет опозорен всеми этими аристократами, которые только для того и поднимают такой шум по этому делу, чтобы тень от него легла на весь Конвент. Теперь уже не якобинцев следует обвинять в намерении распустить Конвент, а этих людей, сговорившихся скомпрометировать и унизить его в глазах Франции. Пусть же все добрые патриоты берегутся: атака на них начата; пусть они сплотятся и будут готовы энергично защищаться».

Еще несколько якобинцев говорили после Крассу и повторили приблизительно то же самое. «Толкуют, – говорили они, – о расстрелах и потоплениях; но умалчивают о том, что эти люди, участь которых так жалостливо расписывают, доставляли помощь разбойникам; не упоминают о жестокостях против наших волонтеров, которых вешали на деревьях и расстреливали одного за другим. Если уж хотят мстить за разбойников, то пусть явятся семейства двухсот тысяч безжалостно убитых республиканцев и тоже требуют мщения!»

Волнение было ужасным; заседание превращалось в хаос, когда Бийо-Варенн, которого якобинцы укоряли за его молчание, наконец заговорил. «Образ действий контрреволюционеров, – сказал он, – известен. Когда они при Учредительном собрании захотели покончить с революционерами, то назвали якобинцев разрушителями порядка и стреляли по ним на Марсовом поле. После 2 сентября, когда они хотели препятствовать водворению республики, их назвали кровопийцами и взвели на них ужаснейшие клеветы. Ныне контрреволюционеры опять принимаются за старое. Но пусть не воображают, что победа останется за ними. Патриоты могли умолкнуть на время, но дремлющий лев еще не мертв и, когда просыпается, истребляет всех своих врагов. Траншея открыта; патриоты проснутся и обретут всю свою прежнюю энергию. Мы уже тысячу раз рисковали жизнью; если теперь нас ждет эшафот, то помните, что это тот самый эшафот, который покрыл славой бессмертного Сиднея!»

Эта речь подействовала на всех подобно электрическому заряду. Слушатели рукоплескали Бийо-Варенну, обступили его, обещали содействовать всем угрожаемым патриотам и защищаться до самой смерти.

При тогдашнем положении партий такое заседание не могло не возбудить большого внимания. Эти слова Бийо-Варенна, который до тех пор не показывался ни на той ни на другой кафедре, равнялись настоящему объявлению войны. Термидорианцы так и приняли их. На следующий день Бентаболь берет газету, служившую органом Горы, и, отыскав отчет о вчерашнем заседании якобинцев, обращает внимание Конвента на эти слова: «Дремлющий лев еще не мертв и, когда просыпается, истребляет всех своих врагов». Едва Бентаболь успевает прочесть эту фразу, как монтаньяры поднимаются, начинают осыпать его ругательствами, говорят, что он из числа тех, кто выпустил на волю аристократов. Дюгем называет его мошенником, Тальен с жаром просит слова для Бентаболя, который, испугавшись такого взрыва, уже хочет сойти с кафедры. Его заставляют остаться, и тогда он требует, чтобы Бийо-Варенна заставили объясниться насчет пробуждения льва. Бийо произносит несколько слов со своего места.

– К кафедре! – кричат ему со всех сторон.

Он не хочет идти, однако наконец вынужден взойти на кафедру.

– Я не отрекаюсь, – объявляет он, – от мнения, высказанного мною у якобинцев. Е[ока я думал, что речь идет о частных ссорах, я молчал; но я не мог молчать, когда увидел, что аристократия поднимается грознее, чем когда-либо.

При этих последних словах на одной трибуне раздается смех, на другой – шум.

– Выпроводите шуанов! – восклицает голоса с Горы.

Бийо продолжает среди рукоплесканий и сердитого ропота. Он смущенно говорит, что освобождены известные роялисты и арестованы безупречнейшие патриоты. Он приводит в пример госпожу де Турзель, воспитательницу детей покойного короля, которая недавно выпущена и одна может составить ядро контрреволюции. Эти слова встречают просто хохотом. Бийо присовокупляет, что тайная деятельность комитетов идет вразрез с тем, что гласно говорится в адресах Конвента, и что при таковом положении дел он имел основания говорить о пробуждении патриотов.

С Горы раздается несколько рукоплесканий, но большая часть трибун и собрания только хохочет и чувствует лишь то оскорбительное сострадание, которое внушает низвергнутая сила, изредка лепечущая бессвязные слова в свое оправдание.

Тальен спешит заменить Бийо на кафедре, чтобы опровергнуть его обвинения.

– Пора, – говорит он, – пора ответить этим людям, которые хотят поднять руку народа против Конвента.

– Никто этого не хочет! – восклицают несколько голосов в зале.

– Нет, хотят! – отвечают другие.

– Это те люди, – продолжает Тальен, – которые трусят при виде меча, повиснувшего над их преступными головами, трусят при виде света, озарившего все отделы администрации, трусят при мысли о мщении законов, готовом лечь на убийц всей тяжестью. Эти люди ныне волнуются, толкуют о том, что народ должен проснуться, хотят уверить патриотов, что все они скомпрометированы, надеются при помощи общего движения помешать преследованиям против сторонников и сообщников Каррье.