Эугениуш Небельский - «Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

Среди польских ссыльных ходили слухи, что ксендзам в Тунке живется вполне сносно. 25 марта 1869 года Юзеф Калиновский (из Литовского генерал-губернаторства) писал из Иркутска на родину: «говорят, что там неплохо в материальном отношении, платят по шесть рублей в месяц, правда, я слышал, эту сумму вычитают из денег, присланных из дому, если таковые случаются. Впрочем, они живут довольно уединенно. […] На самом деле я не могу достоверно утверждать то, что знаю только по слухам».

В действительности жизнь в Тунке была дорогой. «[…] жилье и продукты с наплывом наших из-за Байкала дорожают», – писал ксендз Куляшиньский 16 ноября 1868 года знакомым на родину. Дорого было в местных «лавках», дорого брали крестьяне. «Хитрые и хваткие тункинские крестьяне, желая обобрать нас до нитки и пустить по миру, почти еженедельно собирались в канцелярии общины, сговаривались о ценах, по которым будут продавать полякам продукты, и после каждой такой встречи поднимали их, так что в конце концов нам пришлось платить за один пуд ржаной муки два рубля тридцать копеек» (Матрась). Это очень много, если сопоставить с ценами, упоминаемыми ссыльным из другой части Сибири, Генриком Верценьским, который платил своим хозяевам в Енисейске за пуд ржаной муки от пятнадцати до восемнадцати копеек, а пшеничной – от двадцати пяти до тридцати копеек. «[…] Втридорога драли» с ссыльных почти ежедневно приезжавшие в Тунку окрестные «буряты и бурятки на лошадях, обвешанных кожаными мешками со всевозможными товарами». Лишь со временем, когда конкуренция возрастет, буряты понизят цены и даже сами станут покупать у поляков.

Жизнь в конце концов заставила ксендзов «задуматься о хлебе насущном» и предпринять как индивидуальные, так и совместные шаги, заняться разного рода физическим трудом, что поначалу казалось им несовместимым с духовным саном. Со временем священники стали пытаться зарабатывать сообща. Смягчение через несколько лет полицейских строгостей расширило возможности контактов с Иркутском и отдаленными окрестностями и, соответственно, позволило больше зарабатывать.

Из официальных документов иркутской администрации известно, что осенью 1868 года сто двадцать священников решили устроить в Тунке склад зерна, который, во-первых, обеспечил бы их на длительный срок хлебом, а во-вторых, защитил от завышения цен местными жителями. По поручению Купенкова этим предстояло заняться капитану Плотникову: закупить для изгнанников тысячу пудов зерна в счет их ежемесячного пособия и складировать в одном месте. В конце концов, к апрелю следующего года инициатива провалилась из-за отсутствия в деревне подходящего помещения, а также неблагоприятной для ксендзов конъюнктуры.

Поначалу только самые смелые или, может, самые оборотистые и имевшие хоть какие-то собственные средства изгнанники пахали землю и сеяли рожь и пшеницу. А земледелие и огородничество в Тунке были занятием непростым, трудностей тут преодолевать приходилось немало: то погодные аномалии застанут врасплох, то вредители или другая зараза уничтожит посевы, особенно зерно. «Земля плодородная, – вспоминал Куляшиньский начало их пребывания в Тунке, – но климат убийственный. Поскольку из-за поздней весны сеют [тут] только в конце мая и в начале июня, а в первые дни августа уже случаются заморозки, чаще всего оказывается, что завязавшееся в колосе зерно прихватил мороз. Мало того, если удачное положение грунта позволяет зерну созреть, нападает – это зависит то ли от температуры земли, то ли от окружающих поля лесов, – какая-то смоляная клейкая материя, называемая жителями помхой, которая сжигает зерно. Мы ели хлеб из этого зерна, другого не было, разве что в виде исключения. Он невкусный, нездоровый, глинистый, но и за такую муку, желтую, напоминающую порошок, приходилось платить один фунт двенадцать грошей. Другой не было, да и эту с трудом удавалось раздобыть».

В общей сложности своим хозяйством обзавелось десятка полтора священников, землю они получили, видимо, от общины, а может, арендовали у местных крестьян. На обустройство выдавалось также государственное пособие, несколько сот рублей; ксендз Станислав Матрась из Кшешова на Сане получил четыреста. Некоторые крестьянствовавшие ксендзы смогли со временем построить собственные дома, закупили инвентарь, лошадей, скот, поля и луга. Крестьянами стали, в частности: «с размахом» – Юзеф Тушевский, Ян Ходакевич и Феликс Василевский (эти двое вели совместное хозяйство), Францишек Козловский («поставил свой дом») и Матрась, который, уезжая из Тунки, продал поспешно, «за бесценок», «три штуки скота, откормленного борова, четырнадцать возов сена». Крестьянствовавшие ссыльные обеспечивали себя, а все излишки продавали. Кое-кто делал молочные продукты – «известностью пользовались, прежде всего, сыры». Сельским хозяйством занимался, предположительно, диакон камальдул Феликс Кулаковский – «сам выстроил дом». Семинарист кармелит Михал Палейкис вел хозяйство капитана Плотникова.

Все – «все до одного» – разводили огороды для собственных нужд на придомовых участках, выращивали овощи и «в большом количестве» сажали картошку, некоторые просто ради удовольствия разбивали также клумбы; самые красивые левкои были у капуцинов Кароля Ходкевича (двести штук) и Вацлава Новаковского. У некоторых «на тщательнейшим образом ухоженных грядках произрастали такие великолепные овощи, что можно без всякого преувеличения сказать: ксендзам-огородникам впору их было их выставку посылать». Однако к подобному труду не у каждого лежала душа.

Ксендз Станислав Помирский (из-под Плоцка) в письме от 22 июня 1869 года жаловался товарищу в письме на родину: «Добавлю еще, что нынче веду почти животное существование, поскольку едва ли не все силы уходят на то, чтобы голод не докучал, и чтобы не слишком демонстрировать миру пальцы и локти. Разум пребывает в оцепенении, поскольку встречи с книгой выпадают чрезвычайно редко. […] Коли хочешь жить – нужно есть, коли хочешь есть – нужно работать. Согласно уговору, хозяин дома предоставил мне участок земли. Я вскопал землю, посадил картошку и кое-какие овощи; воду ношу сам, довольно далеко, поливаю, пропалываю и тружусь в поте лица своего, и не знаю, выйдет ли из этого толк, поскольку корни молодых растений поедают черви […] В довершение всего вчера (21 июня) выпал снег, покрыл землю и лежал довольно долго». Куляшиньский, который был тогда молодым человеком, такую работу воспринимал как тяжкую повинность: «Копать картошку было мне сложнее всего, так как всякий раз у меня сильно кружилась голова; делать нечего, приходилось самому трудиться».

Многие священники (сведения есть о примерно пятидесяти) довольно успешно занялись различными ремеслами. Среди них были портные (таких «специалистов» оказалось больше всего – восемь человек, в том числе диакон кармелит Вавжинец Дроздыс и Каспер Войткевич) и сапожники (пять человек), в том числе семинарист францисканец Юзеф Пихельский, который «тачал добротные сапоги», столяры (в частности, Ян Пацевич), переплетчик (Игнаций Климович), слесарь (брат Михал Роевский) и скорняк (терциарий Конрад Пежиньский), производители сальных свечей (Юзеф Раюнец, Александер Шепетовский, Ромуальд Скибиньский и Алексий Фиялковский), производители сигар и папирос (таких специалистов было семеро; «превосходные сигары» делал ксендз Аугустин Лаппа), производители «лучших сортов табака» – в том числе «Гаваны», «Вирджинии», «Мэриленда» (Ян Линевич и Фердинанд Стульгиньский), рыбаки (сетями, «на широкую ногу», ловил рыбу доминиканец Альфонс Плищиньский, на удочку – в частности, Станислав Матрась), а также часовщик (Павел Краевский), пекарь (Францишек Каминьский), ювелир, кондитер и даже два «врача». Семеро занимались торговлей. Всего ксендзы освоили примерно два десятка ремесел и других видов работ.