Эугениуш Небельский - «Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

Когда в 1872 году Чаевич покинул Тунку и уехал в Европу, ксендз Древновский подал ходатайство об официальном разрешении на оказание врачебной помощи. Весной 1873 года он сдал фельдшерский экзамен комиссии Иркутского медицинского ведомства, в январе 1874 года с ведома и согласия сибирских властей, а также самого царя был официально назначен фельдшером для лечения жителей Тунки, а в декабре получил разрешение заниматься фельдшерской частной практикой вообще. В его квартире имелась приобретенная на аукционе в Иркутске «обширная аптека» – лекарства «в красивых хрустальных сосудах», снабженных соответствующими надписями.

С лечением этими недавно привезенными в Тунку лекарствами «в красивых сосудах» – содержимое которых Древновский не успел своевременно изучить – случилась в деревне забавная история. Во время Рождественских праздников после большой пьянки заболел белой горячкой, иначе говоря, delirium tremens, местный заседатель. Его супруга, обеспокоенная странными симптомами, послала за доктором Древновским. Тот, узнав, что пациент «рассудком тронулся», захватил с собой банку с хлором, а прибыв к больному, приготовил лекарство – растворил хлор в горячей воде и прописал «больному» принимать по одной ложке вплоть до выздоровления. Уверив женщину, что супруг ее скоро поправится, ушел. Ночью к Древновскому снова прибыл посланец, твердивший, будто пациент отравился прописанным ему лекарством и настаивавший на том, чтобы доктор незамедлительно снова ехал к заседателю. Древновский застал больного и его жену «в ужасных пароксизмах рвоты». Супруга заседателя заявила, что после нескольких ложек лекарства у него началась рвота, так что она – желая убедиться в причинах последней, – сама попробовала снадобье, и ее тоже вырвало. Тогда она решила, что лекарство, прописанное доктором, – яд. «Доктор», уверенный в том, что это обычный хлор, желая успокоить больных, сам принял лекарство и через несколько минут «присоединился к пациентам». Лишь тогда Древновский понял свою ошибку – вместо хлора он дал больным рвотное. Выздоровев, заседатель и его супруга обвинили доктора в попытке отравить их. Древновский имел неприятности со стороны иркутского «врачебного управления», но, в конце концов, все закончилось благополучно. О происшествии вскоре стало известно в более широких кругах ссыльных, и историю эту рассказывали как анекдот.

Ксендз Матрась описал другой, на сей раз действительно драматический случай в Тунке, когда Древновский проявил свои умения как врач и приобрел новый опыт. Однажды летом во время кошения крестьянских лугов, в котором принимал участие также ксендз Станислав Буковский, один из молодых косарей шутки ради ударил священника по ноге ниже колена и случайно рассек ее до кости. Рана была «чудовищной, огромной и глубокой». Потерявшего сознание раненого отвезли домой, где за ним ухаживал «тункинский доктор» ксендз Древновский – столь профессионально и преданно, что месяц спустя Буковский поправился достаточно, чтобы ходить, опираясь на палку. Со временем слава о мастерстве Древновского дошла и до Иркутска. Положительное мнение о нем высказывали, в частности, известные ссыльные врачи Юзеф Лаговский и Бенедикт Дыбовский. Кроме того, Древновский смог зарабатывать своим ремеслом, со временем тункинская община даже стала выплачивать ему вознаграждение. Так что и Древновский, и Чаевич безусловно не слишком страдали в Тунке от нищеты.

Некоторых священников поддерживали посылками знакомые, порой бывшие прихожане. Осенью 1868 года чиновники получили информацию, что семнадцать ссыльных написали на родину – родным, знакомым и другим священниками – с просьбой собрать для них пожертвования и прислать необходимые вещи, взамен обещали молиться и совершать за жертвователей службы. В Тунку поступали посылки с одеждой, необходимыми для жизни мелочами, денежные суммы и требы, это было немалой поддержкой для ссыльных, живших весьма скромно. «Получил посылку», – отмечает в своем дневнике 4 марта 1871 года доминиканец ксендз Игнаций Климович. В посылке было, в частности: шесть рубашек, летнее одеяло, халат, бумага разного вида – пятьдесят девять листов, четыре банки шоколада. Если в письме содержалась информация, что деньги посылаются за требы, власти конфисковали их или отсылали обратно жертвователям. В Тунку приехал с визитом полковник Купенко – «никакие наши дела не решил, только зачитал, у кого были конфискованы деньги, присланные за требы». «Прошу принять во внимание, что выжить на шесть рублей затруднительно», – сетовал ксендз Игнаций Качоровский 22 мая 1869 года в жалобе вышеупомянутому Купенкову и ходатайствовал о том, чтобы прошлогодние почтовые отправления были возвращены на родину (двадцать рублей и тридцать один рубль, а также большая посылка с вещами, задержанная иркутским почтовым ведомством). «Какова причина конфискации? – спрашивал Качоровский. – Я остаюсь без рубахи и без одежды». Вместо денег священник получил информацию о том, что двадцать рублей 2 апреля 1868 года отосланы гражданскому губернатору, а тридцать один рубль – 28 ноября – варшавскому обер-полицмейстеру. Подобным образом пропали: шесть рублей, высланные ксендзу Анджею Калисте, в марте 1869 года – девяносто рублей серебром, высланные ксендзу Теодору Рогозиньскому, а также, вероятно, и многие другие суммы. «Таковые пропадали очень часто», – сетует ксендз Жискар.

Деньги за требы реквизировали официально, но нередки были также случаи откровенных краж иркутскими чиновниками денежных и обычных посылок. Много шуму наделала история чиновника Геймана, который, согласно официальным данным, присвоил в общей сложности две тысячи рублей, высланные польским ссыльным родными, а согласно рассказам самих ссыльных, – пятнадцать тысяч. Если только становилось известно (от цензора), что ссыльный получает какие-либо денежные суммы или что он сам зарабатывает себе на хлеб, таковому переставало выплачиваться государственное пособие. Поэтому – при малейшей возможности – священники скрывали свои занятия каким бы то ни было ремеслом. У некоторых ссыльных имелись свои способы утаивать посылки за требы (возможно, они пользовались адресами знакомых сибиряков?), чтобы обойти государственный контроль. Ксендз Ян Наркевич помнит, что через восемь месяцев после прибытия в Тунку (1867 год) он начал получать «с родины деньги за требы в столь значительных количествах, что и с любимыми товарищами мог поделиться, и, таким образом, положение его улучшилось».

Кому-то посчастливилось получать постоянную помощь с родины – как, например, ксендзу Фердинанду Стульгиньскому, которому, начиная с момента ссылки и вплоть до 1875 года приходской священник из Оникшты (Литовское генерал-губернаторство) ежегодно присылал сто рублей серебром. Мы не располагаем никакими сведениями о том, что Стульгиньский занимался в Тунке каким-либо ремеслом, разве что, возможно, огородничал. Постоянно получал, хоть и небольшое, вспомоществование от родных ксендз Анджей К. Бартошевич; в период с 1866 до 1876 года ему было выслано в общей сложности четыреста пятьдесят пять рублей. Вероятно подобная помощь оказывалась также и другим ссыльным ксендзам. Мы знаем, что сандомирский епископ распорядился (неофициально), чтобы новые священники, служившие в приходах вместо высланных, отправляли им в Россию определенные суммы. Также и другие епископы, по мере возможностей, приходили на помощь своим священнослужителям. «Все время, проведенное в Сибири, он кормил меня, находившегося на грани нищеты», – написал в 1872 году о своем епископе ксендз Францишек Мочульский из Жмудской епархии. В 1867 году консистория Тельшевской епархии, видимо, слишком открыто начала сбор средств для ссыльных священников: власти моментально пресекли эту инициативу.