Филипп Гуревич - Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

— Нашими лучшими друзьями были хуту, министры и те из нашего поколения, кто был тогда у власти, — вспоминала Одетта. — Это был наш круг. Но это давалось нам нелегко. Хотя Жан-Батиста приняли на работу как хуту, все считали, что у него лицо и манеры тутси, и нас знали как тутси.

Чувство отторжения могло быть скрытым, но со временем становилось все более откровенным. В ноябре 1989 г. в родильную палату пришел какой-то мужчина и спросил доктора Одетту.

— Он был очень взволнован и настаивал, что нам нужно поговорить. Он сказал мне: «Вы нужны в президентском дворце, вас ждут в кабинете генерального секретаря безопасности».

Одетта пришла в ужас: она решила, что ее будут допрашивать в связи с ее привычкой во время поездок в соседние страны и Европу навещать родственников и друзей-руандийцев, живущих в изгнании.

С 1959 г. диаспора изгнанников — руандийских тутси и их детей — выросла до миллиона человек; это была самая обширная и застарелая из проблем с африканскими беженцами. Почти половина этих беженцев жили в Уганде, и в начале 1980‑х многие молодые угандийские руандийцы встали под знамена лидера мятежников, Йовери Мусевени, в его борьбе против жестокой диктатуры президента Милтона Оботе. К январю 1986 г., когда Мусевени объявил о своей победе и был приведен к присяге как президент Уганды, его армия включала несколько тысяч руандийских беженцев. Хабьяримана их опасался. Годами он притворялся, что ведет переговоры с союзами беженцев, которые требовали для себя права возвратиться в Руанду, но, ссылаясь на хроническую перенаселенность страны, всегда отказывался позволить изгнанникам вернуться домой. В Руанде 95% земель были заняты под сельское хозяйство, и среднестатистическая руандийская семья состояла из восьми человек, живших натуральным хозяйством на территории меньше полуакра [7] Ок. 0,2 га . Вскоре после победы Мусевени в Уганде Хабьяримана попросту объявил, что Руанда «не резиновая»; на сем дискуссия была окончена. После этого контакты с беженцами были объявлены вне закона, и Одетта прекрасно знала, какой разветвленной и дотошной может быть шпионская сеть Хабьяриманы. По дороге в президентский дворец она осознала, что не имеет ни малейшего представления, что говорить, если стало известно о ее визитах к беженцам.

— Госпожа Одетта, — сказал ей шеф безопасности Хабьяриманы, — говорят, что вы — хороший врач.

— Не знаю… — промямлила в ответ Одетта.

— Да, — настаивал он. — Говорят, что вы — женщина очень умная. Вы учились в хороших учебных заведениях, не имея на то права. Но что вы недавно сказали в больничном коридоре после смерти брата президента Хабьяриманы?

Одетта никак не могла взять в толк, о чем он говорит.

Шеф безопасности пояснил:

— Вы сказали: пусть все семейство Хабьяриманы провалится к демонам.

Одетта, которую трясло от страха, через силу рассмеялась.

— Я же врач, — напомнила она. — Вы что же, думаете, я верю в демонов?

Шеф безопасности тоже рассмеялся. Одетта уехала домой, а на следующее утро, как обычно, пришла на работу.

— Я начала обход, — вспоминала она. — Потом ко мне подошел коллега и сказал: «Ах, вечно-то вы уезжаете! И куда же теперь — в Бельгию или еще куда?» И повел меня посмотреть: МОЕ ИМЯ БЫЛО ВЫЧЕРКНУТО С ДВЕРЕЙ ПАЛАТ, И ВСЕМ РАССКАЗАЛИ, ЧТО Я ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕ РАБОТАЮ.

Тутси были не одиноки в своем разочаровании, когда Вторая республика закостенела, превратившись в зрелый тоталитарный режим, при котором Хабьяримана, избиравшийся без оппозиции, объявил о 99% поданных за него голосов на президентских выборах. Президентское окружение было в подавляющем большинстве выходцами из его родных мест на северо-западе, и хуту-южане все сильнее ощущали свою отчужденность. В массах крестьянства хуту оставались почти такими же забитыми, как и тутси, и их безжалостно эксплуатировали после того, как Хабьяримана вдохнул новую жизнь в презренный колониальный режим обязательного принудительного труда. Разумеется, все без исключения являлись петь и плясать по требованию надсмотрщиков партии НРДР, пресмыкаясь перед президентом на многолюдных спектаклях политической пропаганды, но такие обязательные массовые изъявления радости не могли скрыть растущее политическое недовольство большинства руандийского общества. И хотя страна в целом стала в пору правления Хабьяриманы чуть менее бедной, огромное большинство руандийцев не вылезало из крайней нищеты, причем не оставалось незамеченным то, что всемогущий президент и его клика сделались очень и очень богаты.

С другой стороны, на памяти руандийцев иных порядков и не было, и по сравнению с остальной постколониальной Африкой иностранным поставщикам гуманитарной помощи Руанда казалась сущим раем. Почти во всех прочих странах этого континента, куда ни брось взгляд, были сплошь диктаторы — ставленники великих держав «холодной войны», правившие посредством грабежа и убийства, и противостоявшие им бунтовщики крыли их и их покровителей той громкой антиимпериалистической риторикой, которая вызывает у белых социальных работников горькое ощущение, что их не понимают. Руанда была страной спокойной — или, подобно вулканам на северо-западе, дремлющей; там были прекрасные дороги, высокая посещаемость церкви, низкий уровень преступности и стабильно растущие стандарты общественного здоровья и образования. Если ты был бюрократом с бюджетом гуманитарной помощи «на распил», а твой профессиональный успех измерялся умением не слишком нагло лгать или лакировать действительность при заполнении оптимистичных статистических отчетов в конце каждого финансового года, то Руанда была для тебя как раз тем, что доктор прописал. Бельгия щедро сливала деньги в свою старую кормушку; Франция, вечно жаждавшая расширить свою неоколониальную африканскую империю — la Francophonie [8] La Francophonie — франкоязычие. , — начала кампанию военной помощи Хабьяримане в 1975 г.; Швейцария посылала в Руанду больше гуманитарной помощи, чем в любую другую страну мира; Вашингтон, Бонн, Оттава, Токио и Ватикан — все они числили Кигали своим любимым получателем благотворительных фондов. Местные горы кишели белой молодежью, которая трудилась, пусть и сама того не ведая, ради вящей славы Хабьяриманы.

Потом в 1986 г. на мировом рынке произошло стремительное падение цен на главные статьи экспорта Руанды — кофе и чай. Единственное, на чем еще можно было выгадать, — это на аферах с проектами иностранной гуманитарной помощи, и среди представителей руандийского северо-запада, которые выдвинулись за счет связей с Хабьяриманой, началась жесткая конкуренция. В криминальных синдикатах, наподобие мафии, человек, который сжился с логикой и практикой банды, как говорится, принадлежит ей с потрохами. Эта концепция органична для руандийских традиционных социальных, политических и экономических структур, пирамид тесных отношений типа «патрон — клиент», которые остаются здесь единственной чертой, которую не смог изменить ни один режим. На каждом холме есть свой вождь, у каждого вождя есть свои заместители и помощники; эта неофициальная иерархия распространяется от мельчайшей социальной клетки до высшего уровня центральной власти. Но если Руанда, по сути дела, принадлежала мвами — или, как сейчас, президенту, — то кому принадлежал он сам? Путем контроля над полугосударственным бизнесом, над политическим аппаратом НРДР и армией кучка представителей северо-запада к концу 1980‑х превратила руандийское государство в послушный инструмент своей воли, а со временем и сам президент сделался скорее продуктом региональной власти, нежели ее источником.