Филипп Гуревич - Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

Томас не удивился, узнав, что значится в списке, заготовленном убийцами. На «Радио Руанда» он отказывался говорить языком «Власти хуту» и дважды возглавлял забастовки; он был членом общественно-демократической партии, у которой были связи с РПФ; кроме того, он был южанином из Бутаре. Учитывая эти факторы, Томас решился искать более безопасное убежище, чем собственный дом. На следующее утро на пороге его дома объявились трое солдат. Он пригласил их присесть, но командир группы сказал: «Мы не сидим там, где работаем». Он велел Томасу идти с ними. Томас сказал, что с места не сдвинется, пока не узнает, куда ему предстоит идти. «Вы пойдете с нами, или у вашей семьи будут неприятности», — ответил солдат.

Томас ушел вместе с солдатами. Они поднялись на холм, мимо покинутого американского посольства, вдоль бульвара Революции. На углу, перед зданием страховой компании «Сорас», напротив Министерства обороны, вокруг только что построенного бункера стояла кучка солдат. Солдаты принялись осыпать Томаса бранью за то, что он описывал их деятельность в своих репортажах для международных СМИ. Ему было приказано сесть на землю прямо посреди улицы. Когда он отказался, солдаты стали избивать его. Они не жалели сил на удары, нанесли ему множество пощечин, выкрикивая оскорбления и вопросы. Потом один из них пнул Томаса в живот ногой, и он все же сел на землю. «Итак, Томас, — сказал один из них, — давай, пиши письмо жене и скажи в нем все, что хочешь, потому что скоро ты умрешь».

Подъехал джип, из него вылезли новые солдаты и тоже принялись пинать Томаса. Потом ему дали ручку и бумагу, и он начал писать: «Жаклин, они сейчас меня убьют. Не знаю, за что. Они говорят, что я сообщник РПФ. Поэтому я должен умереть, и это — мое завещание». Томас написал завещание и отдал его солдатам.

Один из солдат сказал: «Ладно, давайте его прикончим» — и отступил на шаг, прицеливаясь из винтовки.

— Я не стал смотреть, — вспоминал Томас, рассказывая мне о своих злоключениях. — Я действительно верил, что они меня застрелят. Потом подъехал еще один автомобиль, и я вдруг увидел какого-то майора, который стоял одной ногой на бронированной подножке машины. Он окликнул меня по имени: «Томас?» Когда он меня позвал, я словно выплыл из забытья. Я сказал: «Они сейчас меня прикончат». Он приказал солдатам прекратить избиение и велел сержанту отвезти меня домой.

Томас — бодрый, подвижный, компактный мужчина с яркими живыми глазами. Его руки и лицо столь же выразительны, как и его речь. Он прирожденный радийщик, хороший рассказчик — и, как бы ни была мрачна его повесть, процесс рассказа явно доставлял ему удовольствие. В конце концов он и его семья все же остались живы. Историю Томаса, по меркам Руанды, можно назвать счастливой. И все же у меня сложилось впечатление (с ним это чувствовалось в большей степени, чем с другими), что, ведя рассказ, он видел те события заново; что, когда он вглядывался в прошлое, итог этого прошлого был еще не очевиден, и что, когда он смотрел на меня и его ясные глаза заволакивала легкая дымка, он по-прежнему видел перед собой описываемые сцены, может быть, даже надеялся понять их. Ибо в этой истории не было никакого смысла: майор, который пощадил его жизнь, может быть, и узнал Томаса, но для Томаса он был совершенно незнакомым человеком. Позднее он узнал имя своего спасителя: майор Туркункико. Кем был Томас для майора Туркункико, чтобы тот решил оставить ему жизнь? То, что один-два человека выживали во время массовых избиений, было не так уж необычно. Когда «зачищают буш», несколько стеблей всегда избегают стали (один человек рассказывал мне, что его племянницу изрубили мачете, потом забросали камнями, потом утопили в выгребной яме, но она каждый раз поднималась и, шатаясь, уходила). Однако Томас был спасен намеренно — и не мог понять почему. Рассказывая об этом, он уставился на меня с видом комического ошеломления — брови домиком, лоб в складках, рот кривится растерянной улыбкой — и сказал, что сохранение его жизни было гораздо более загадочным событием, чем стала бы гибель.

Томас рассказал мне, что, когда он был бойскаутом, его учили «смотреть опасности в лицо, изучать ее и не пугаться», и меня поразило то, что каждое его столкновение с «Властью хуту» следовало одному и тому же образцу: и когда министр велел ему вернуться к работе, и когда за ним пришли солдаты, и когда они велели ему сесть на землю на улице, Томас неизменно отказывался, прежде чем подчиниться. Убийцы привыкли видеть страх на лицах своих жертв, а Томас всегда вел себя так, будто его противники вынуждены угрожать ему из-за какой-то ошибки.

Такие мелочи вроде бы не должны были играть никакой роли. Сообщник врага — это сообщник врага; исключений быть не могло, и эффективность была важнее всего. ВО ВРЕМЯ ГЕНОЦИДА РАБОТА УБИЙЦ НЕ СЧИТАЛАСЬ В РУАНДЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕМ; В СУЩНОСТИ, ОНА ПРИРАВНИВАЛАСЬ К ЗАКОНУ СТРАНЫ, И КАЖДЫЙ ГРАЖДАНИН БЫЛ ОТВЕТСТВЕН ЗА ЕГО ПРИМЕНЕНИЕ.Таким образом, если человека, которого следовало убить, отпускал один отряд убийц, всякий понимал, что его поймает и убьет кто-нибудь другой.

Я встретился с Томасом в теплый летний вечер в Кигали — в тот час внезапных экваториальных сумерек, когда стаи воронов и одиноких стервятников реют с криками между деревьями и крышами домов. Возвращаясь пешком в отель, я миновал угол улицы, на котором Томас должен быть умереть. Стеклянный портик здания компании «Сорас» был весь в паутине трещин от пуль.

«Если я не убью эту крысу, она умрет», — говорит Клов в «Конце игры» Сэмюэля Беккета. Но те, кто вершил геноцид, предпочли сделать природу своим врагом, а не союзником.

Утром 12 апреля, в то же время, когда президентская гвардия впервые пришла за Томасом в его дом, Бонавентура Ньибизи узнал, что во второй половине дня его семья будет убита. Они прятались в доме и во дворе, несколько ночей провели в канавах. Многие их соседи были убиты. Он рассказывал мне:

— Я помню, уже 10 апреля по радио зачитывали коммюнике провинциальной администрации, призывающее всех водителей с большими грузовиками, потому что всего через четыре дня после начала геноцида мертвецов было уже так много, что возникла необходимость вывозить их грузовиками.

Бонавентура не сомневался, что везение его семьи кончилось.

— И мы решили, что пусть нас взорвут гранатой или застрелят — это лучше, чем дать зарубить себя мачете, — рассказывал он. — Мы взяли мою машину и выехали за пределы компаунда. Нам удалось добраться до церкви Святого Семейства. До нее было недалеко, максимум полмили, правда, ехать было трудно из-за множества блокпостов. Но мы все же доехали туда, а 15 апреля за нами пришли интерахамве . Они убили около 150 человек в церкви в тот день и все время искали меня.