Филипп Гуревич - Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

Затем я переключился на «Радио Стар», мятежный «голос освобожденного Конго» из Гомы, и сделал еще пару заметок:

«Дорога на Мугунгу и на запад открыта. Интерахамве бежали. Ведущий говорит: «Проблема решена целиком». Беженцы идут маршем в Руанду. Восстание продолжает двигаться на Киншасу».

На сей раз мои впечатления были короче: «Да ну? Возможно ли это?»

Я выбежал за дверь, доехал на машине до границы, пересек ее и помчался в Гому, где свернул на дорогу к Мугунге, направляясь на запад к лагерю, — и обнаружил, что еду в считаных дюймах от людского потока из сотен тысяч руандийцев, которые направляются на восток, неуклонно продвигаясь домой. Оказалось, в предшествующие дни АДСО и РПФ снова перешли в наступление, окружая Мугунгу и атакуя его с тыла, так, чтобы отогнать вооруженные элементы от границы, одновременно тесня массы беженцев в сторону родины. ГЛАВНОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО БИТВЫ ЛЕЖАЛО ПРИМЕРНО В 20 МИЛЯХ ДАЛЬШЕ ОТ САМОГО ЛАГЕРЯ — ЛИНИЯ ВЗОРВАННЫХ ГРУЗОВИКОВ, АВТОБУСОВ И МАШИН, КОТОРЫЕ БЫЛИ РАЗВЕРНУТЫ ГОЛОВОЙ В СТОРОНУ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЧАСТИ ЗАИРА.Вокруг них на дороге на ветру трепетали кучи документов, в том числе и архив высшего командования экс-РВС: накладные на партии оружия от дилеров со всей Европы, хартии о создании политических фронтовых организаций среди беженцев, таблицы для сбора налогов с лагерей, отчеты о финансовых транзакциях с гуманитарными агентствами, переписка с Мобуту и его генералами — и даже скрупулезно составленные вручную списки тутси Северного Киву.

Когда репатриация пошла полным ходом, широко сообщалось, что экс-РВС и интерахамве отступили в глубь Заира вместе с остатками армии Мобуту, позволяя так называемым обычным беженцам отправиться домой. Реальность была не столь идеальной: среди тех, кто бежал на запад, в заирские джунгли (может быть, их было 150 тысяч или вдвое больше — никто не знает), было немало мирного населения; а в Руанде вскоре стало ясно, что огромное число людей, имеющих послужные списки из преступлений, за которые следовало ответить, смешались с потоком возвращенцев. Но непосредственная угроза возобновления тотальной войны была отведена от Руанды, и — к счастью — оказалось, что беженцы в процессе этого не голодали.

Повсюду вдоль дороги на Мугунгу и в кишащих крысами развалинах самого лагеря я видел гуманитарных работников, качавших головами и дивившихся тому факту, что у большинства беженцев до сих пор были при себе запасы продуктов на несколько дней и силы, чтобы проходить пешком по 15-20 миль в день бодрым шагом, под яростным солнцем, да еще и неся на себе впечатляющую поклажу. Всего за четыре дня около 600 тысяч руандийцев пешком пересекли границу, возвращаясь из Гомы. К концу ноября общее число возвращенцев, как говорили, составило около 700 тысяч, и каждый день продолжали подходить новые тысячи. Хотя руандийское правительство по-прежнему решительно отрицало свое военное участие в Заире, сам генерал Кагаме не так осторожничал.

— Поскольку мы не выражаем печали в связи с происходящим, — и, кроме того, произошло именно то, чего нам так хотелось, — я уверен, люди будут правы, подозревая наше участие, — говорил он мне. — Более того, — добавил он, — мы испытываем удовлетворение от того, что со своей стороны всегда старались поступать так, как считали правильным. По мне, ничто не может оставить большего удовлетворения. Думаю, это хороший урок для некоторых из нас. Мы можем многого достичь самостоятельно, и мы должны стараться делать это. Если кто-то может нам помочь — это прекрасно и замечательно. Если не может, нам не стоит просто покорно исчезать с поверхности земли.

В те дни, что я провел на дороге среди 600 тысяч возвращавшихся беженцев, меня то и дело посещал образ отступающих из России наполеоновских армий — то ли воспоминание, то ли картинка, нарисованная воображением по мотивам многочисленных картин и фильмов: хромающие гусары и замерзшие лошади, кровь на снегу, небо — сплошная чернота, безумные глаза, уставившиеся вперед… В Африке погода была благоприятнее, и люди на дороге в большинстве своем пребывали в добром здравии, но этот навязчивый образ иной эпохи и иного места заставлял меня гадать, почему мы, сегодняшние жители Запада, питаем так мало уважения к войнам других людей. Это великое шествие руандийцев домой на тот момент отмечало маршрут огромной армии, преданной идее геноцида, однако мир годами подкармливал эту армию во имя гуманизма.

«Для вас мы просто точки в массе», — заметил один беженец после того, как я провел первые дни этой миграции, ведя машину сквозь толпу, кипевшую на дороге из Мугунги. Они всегда клялись, эти люди из лагерей, что отправятся домой так же, как ушли, — все вместе, как один человек. Быть точками в массе — в этом и был весь смысл: так невозможно было разобраться, кто есть кто. Они приходили мимо со скоростью 12 тысяч человек в час (две сотни в минуту) — человеческий таран, направленный острием на границу. Но это было совсем не триумфальное вторжение, давно обещанное экстремистскими лидерами хуту; напротив, это было возвращение из эмиграции, которое происходило почти в полном молчании. В какой-то момент толпу мужчин, женщин и детей, запрудившую гудронированное пространство на протяжении 50 миль, толкая перед собой велосипеды, тачки, мотоциклы, даже автомобили, волоча за собой наподобие санок деревянные ящики, балансируя гигантскими свертками на головах, таща на спине младенцев в слингах и баюкая их на руках, неся пароходные кофры и пустые бутылки из-под пива, а иногда не прихватив с собой ничего, кроме бремени прошлого, — проре́зала группа из четверых мужчин, которые несли на плечах носилки с завернутой в одеяло фигурой. Когда они проталкивались сквозь толщу тысяч людей, один из них все повторял: «Труп, труп». И это делало того мужчину особенным — то, что ему почему-то понадобилось заявить о себе. Как правило, идущая домой толпа была зловеще безмолвна, если не считать звяканья кухонной утвари, шороха босых ног и резиновых шлепанцев, блеянья заблудшей козы или хныканья потерянного ребенка.

А в Руанде тысячи людей часами стояли вдоль дорог, с такой же бессловесной напряженностью наблюдая за этим приливом. НИКОГДА ПРЕЖДЕ В СОВРЕМЕННОЙ ИСТОРИИ НЕ БЫЛО ТАКОГО, ЧТОБЫ ЛЮДЯМ, КОТОРЫЕ УБИЛИ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ ИЛИ ИМЕНЕМ КОТОРЫХ СОВЕРШАЛИСЬ УБИЙСТВА, ПРЕДСТОЯЛО ЖИТЬ ВМЕСТЕ С ОСТАТКАМИ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫХ УБИВАЛИ, — В СОВЕРШЕННОМ СМЕШЕНИИ, В ОДНИХ И ТЕХ ЖЕ КРОХОТНЫХ ОБЩИНАХ, КАК ОДНО ЕДИНОЕ НАЦИОНАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО.

— Вернулся некий Гирумухатсе, — сказала мне пожилая женщина на холмистом плато Центральной Руанды через пару недель после массовой репатриации из Гомы. Она говорила на киньяруанде, и, сопровождая эти слова, ее правая рука не без изящества совершила рубящее движение, слегка ударив ее ребром ладони сбоку по шее. Целиком эта фраза переводилась примерно так: «Вернулся некий Гирумухатсе — человек, который в войну бил меня палкой и нанес мне удар мачете. Этот человек бросил меня в канаву, после того как перебил всю мою семью. Я была ранена. Теперь он снова живет в своем доме. Я видела его вчера в деревенской управе после того, как он зарегистрировался.