Филипп Гуревич - Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

Мусевени не устраивал вариант «косметической демократии», при которой выборы проводятся ради самих выборов по воле «правительств-доноров», поддерживающих слабые или коррумпированные силы в политически ущербных обществах. «Если бы у меня была проблема с сердцем, а я пытался делать вид, что здоров, я бы просто умер», — говорил мне Мусевени. Мы разговаривали о том, как Запад, выиграв «холодную войну» и утратив прежнее простое мерило для различения «плохих и хороших парней» в остальном мире, нашел свою новую политическую религию в пропаганде многопартийных выборов (по крайней мере, в экономически зависимых странах, где не распространен китайский язык). Мусевени описывал эту политику как «не просто вмешательство, но вмешательство, основанное на невежестве и, разумеется, еще и некотором высокомерии». Он говорил: «Кажется, эти люди полагают, что развитые и неразвитые части мира могут управляться одинаково. Это их политическая линия, и я думаю, что это полная чушь — еще мягко говоря. НЕВОЗМОЖНО УПРАВЛЯТЬ РАДИКАЛЬНО РАЗЛИЧНЫМИ ОБЩЕСТВАМИ ОДНИМ И ТЕМ ЖЕ СПОСОБОМ.Да, есть некоторые важнейшие моменты, которые должны быть общими, например: всеобщее голосование, принцип «один человек — один голос», тайна голосования, свободная пресса, разделение властей. Это должны быть общие факторы, но отнюдь не в одинаковой форме. Форма должна соответствовать ситуации».

И Мусевени, и Кагаме раздражало то, что многие рассматривали возглавляемое РПФ руандийское правительство как марионеточный режим Уганды и что Кабилу, в свою очередь, заклеймили как пешку «руандийско-угандийского» империализма. «Они сами были марионетками французов, — говорил Мусевени о своих руандийских и конголезских критиках, — поэтому думают, что все остальные ищут себе либо марионеток, либо кукловодов». Он считал, что другие страны в регионе должны брать с Уганды пример. «Когда Мартин Лютер опубликовал свою критику папистов, ее распространяли, потому что она вызывала отклик в самых разных местах, — говорил он. — И когда произошла Французская революция, в европейских странах уже имелись местные республиканские элементы. И когда в Уганде происходили перемены против диктатуры Иди Амина — да, людей влекло к этим идеям».

То, что Мусевени счел нужным говорить о себе, привлекая в качестве сравнения раннюю современную европейскую историю, свидетельствовало о его решительном оптимизме. Он знал, что великие демократии возникали из политического беспорядка, и понимал, что случалось это не быстро, без особого изящества, не без спотыканий, откатов и мучительных противоречий в процессе становления. Я нередко слышал, как люди, даже восхищавшиеся Мусевени, говорили, что он, увы, не является демократом джефферсоновского типа. ОДНАКО ТРАДИЦИИ И ОСОБЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, КОТОРЫЕ ПОРОДИЛИ ДЖЕФФЕРСОНА, ВРЯД ЛИ МОЖНО БЫЛО СНОВА НАЙТИ В СЕГОДНЯШНЕЙ АФРИКЕ.Кроме того, сомнительно, что люди, столь жаждавшие появления нового человека такого плана, оказались бы готовы примириться с тем фактом, что наличие свободного времени, необходимого для такой же плодотворной и обильной писательской и мыслительной деятельности, как у Джефферсона, в значительной степени обеспечивалось беззастенчивым рабовладением.

И все же, помимо историй о Лютере и Французской революции, Мусевени, несомненно, читал и об Американской революции, совершение которой потребовало сперва восьми лет вооруженной борьбы, затем еще четырех — чтобы добиться ратификации конституции и еще двух на подготовку первых выборов, — в общей сложности 14 лет после того, как Декларация независимости, с «должным уважением к мнению человечества», провозгласила не только причины антиколониальной борьбы, но и божественную и общечеловеческую легитимность развязывания такой борьбы посредством силы оружия. Эта история была Мусевени по вкусу: генерал-янки, который привел революционную армию к победе, дважды выиграл первые президентские выборы в Америке.

Мусевени стал избранным президентом в 1996 г., через 10 лет после взятия власти, и мог бы баллотироваться на еще один пятилетний срок в 2001 г. Но до тех пор, пока Уганда не изжила беспрепятственный переход власти к избранному наследнику, нельзя было сказать, что «непартийная демократия» прошла окончательное тестирование своих институтов. А тем временем почти все зависело от доброй воли и способностей лидера, а, как уверил меня Мусевени, отнюдь не от желаний международного сообщества. Евро-американских архитекторов прежнего постколониального порядка встретят с радостью, если они захотят работать с Африкой, говорил он, но на африканских условиях — как инвесторов совместных предприятий, обладающих и капиталом, и техническими знаниями.

— На самом деле, я не думаю, что европейцы способны снова навязывать нам свою волю. Не думаю, что Америка или кто иной снова будет править Африкой, — сказал он. — Они могут вызвать дестабилизацию, но не смогут повернуть ситуацию вспять, если местные силы будут организованы. Благодаря уже самой силе Африки мы будем независимы от всякой иностранной манипуляции.

Через пару недель после отстранения Мобуту от власти Билл Ричардсон, посол США в ООН, вылетел в Конго на встречу с президентом Кабилой. Его присутствие, сказал мне посол, отражало «возобновленный интерес США в Африке», вызванный осознанием, что страны, образовавшие альянс, стоящий за Альянсом Кабилы, «благодаря общему опыту» составили «региональный стратегический и экономический силовой блок», к которому «необходимо подходить серьезно». Ричардсон говорил о привлекательности рыночной экономики, о «значительных улучшениях» в социальных и политических условиях и выражал восхищение Кагамой и Мусевени.

Однако Ричардсон приехал в Конго не только предлагать американскую помощь, но и пригрозить отказом в ней. Начиная с середины войны международные гуманитарные деятели, активисты-правозащитники и журналисты в Восточном и Северном Конго сообщали, что руандийских хуту, которые бежали в джунгли после крушения ооновских приграничных лагерей, убивают солдаты Кабилы, как поодиночке, так и массово. ООН хотела послать свою команду для расследования нарушений прав человека, а Кабила решительно этому препятствовал. Намек Ричардсона был ясен: впустйте следователей — или столкнетесь с международной изоляцией и можете забыть об иностранной помощи, в которой отчаянно нуждаетесь.

Люди Кабилы испытывали понятное раздражение в связи с вопросом о массовых убийствах. С одной стороны, они отрицали обвинения; с другой — настаивали, что любые убийства хуту следует рассматривать в нужном контексте. Огромное число руандийцев из лагерей, которые оставались в Конго, были не только беглыми génocidaires , но и бойцами Мобуту, состоявшими на действительной службе. Даже на поле боя эти бойцы продолжали окружать себя своими родственниками и сторонниками: женщинами, детьми и стариками, которых использовали как человеческий щит и поэтому страдали. Более того, боевики «Власти хуту» сами, по сообщениям, совершали массовые убийства конголезских крестьян и своих собственных спутников, отступая на запад. (Я видел последствия такой массовой бойни в лагере Мугунга во время репатриации в ноябре 1996 г.: два десятка женщин, девочек и младенцев, изрубленных до смерти и оставленных гнить посреди лагеря, «потому что они пришли из другого лагеря в поисках пищи», по словам одного из жителей Мугунги, который, похоже, считал такие убийства ничем не примечательным событием.)