Александр Сидоров - На Молдаванке музыка играет: Новые очерки о блатных и уличных песнях

В завершение, пожалуй, есть смысл указать на то, что блатная поговорка о воровке была позднее переработана в фривольную уличную песенку, которая начинается куплетом:

Заимствование очевидно, причём заимствование не слишком удачное: вряд ли прачку можно обвинить в том, что она, стирая бельё, пачкает руки. Другое дело — грязная тачка. Вот о ней есть смысл поговорить подробнее.

Не исключено, что и эта присказка вошла в песню из уголовного фольклора Беломорканала. Правда, в том виде, в каком её поют блатари из кинокартины о заключённых, отыскать её не удалось. Зато есть указания на похожую поговорку в автобиографической повести Василия Ажаева «Вагон». Ажаев, известный писатель, автор популярного некогда романа «Далеко от Москвы», с 1935 года около 15 лет работал на Дальнем Востоке сначала как заключённый, потом как вольнонаёмный. Вот что он пишет: «Блатные действительно фордыбачили [9] Фордыбачить — вести себя нагло, вызывающе; храбриться. . Они быстренько нашли в лагпункте своих, и Кулаков от всей бражки заявил отказ от работы. Было разыграно красочное представление: “Мы работать не могим, пусть работает Ибрагим”. “Тачка, тачка, ты меня не бойся, я тебя не трону, ты не беспокойся”… Словом, урки устраивали “парад ретур с понтом”».

Поговорка о тачке представляет собой переработку припева известной казачьей песни «Шамиль»:

Скорее всего, под «Ойся» подразумевается имя «Ося» (Осип, Иосиф), которое в данном случае ассоциируется с евреем (дериват «Ося» был особенно распространён в еврейской среде). Возможно, призыв к Осе «не бояться» был связан с тем, что в песне основным объектом осмеяния являются чеченцы, и юдофобия, в определённом роде свойственная казакам (особенно кубанским), отступает на второй или даже на третий план.

Возможно, в лагеря песня попала после расказачивания, припев поправился блатному народу и после лёгкой трансформации перешёл в уголовный фольклор. Конечно, в приведённом виде поговорка отличается от «Грязной тачкой рук не пачкай». То есть не исключён вариант, согласно которому Алымов мог на основе блатного изречения создать своё, оригинальное. Но тут есть одно любопытное обстоятельство: в приведённых выше отрывках поговорка употребляется вместе с присказкой про Ибрагима, который «не могёт» работать. А вот она могла появиться почти стопроцентно именно на Беломорканале, куда власть перебрасывала вагонами «нацменов» (представителей национальных меньшинств) из Средней Азии. Вот как они описаны в очерке «Дальний этап» главы четвёртой сборника «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина»:

«Длинный почтовый состав отходит от Ташкентского вокзала… В хвосте поезда идёт товарный пульман с заключёнными. В вагоне люди, вредившие рабочему государству на дальних окраинах Союза. Они едут из красноводских лагерей, из Сталинабада, Самарканда, Ката-Кургана, Ташкента. Перечень их преступлений пёстр: басмачество, контрреволюционная агитация, связь с врагами республики за рубежом, воровство и спекуляция».

В другом месте авторы подчёркивают состояние этих людей, попавших в чужие северные края:

«Поймите же, здесь для них было всё чужое и дикое: природа, язык, пища, одежда. Солнце, как сказал один из них, “светило, будто через кошму” (войлок). Он не чувствует этого чужого солнца… Он промёрз… Вспомните, как травит этого растерянного человека толпа “урканов”. “Ряшка, — кричат ему, — лохань, помойница!” Он не понимает слов, но он понимает презрение. Он хватает полено и бежит за обидчиком…»

В суровых северных широтах азиаты действительно работать не могли, да и не хотели — нередко и потому, что плохо переносили мороз. Неудивительно, что вскоре именно за ними закрепилась нелестная слава отказчиков и бездельников. Об этом отношении к «нацменам» не раз упоминают авторы сборника о Беломорканале — например, в главе девятой «Добить классового врага»:

«Помнач ГУЛАГа отыскивал бараки, где жило много нацменов, и вёл странные разговоры:

— Здорово!

— Здорово!

— Ты из Ферганы?

— Из Ферганы.

— Я вижу. Я был в ваших местах. Как ты работаешь?

— Работаем, начальник.

— Хорошо работаешь?

— Хорошо работаем, начальник.

— Нет, ты плохо работаешь.

— Плохо работаем, начальник.

— А ты откуда?

— По-русски не понимаем.

В бараках у нацменов было грязно и темно. На парах сидели узбеки, башкиры, таджики, якуты, самые отсталые люди на стройке, заклеймённые в “Перековке” как лодыри».

Тогда-то и появляется издевательская присказка:

В главе шестой («Люди меняют профессию») и других цитируется та же лагерная поговорка:

«Старнад [10] Старнад — старший надзиратель. соседней бригады, бывший белопогонник, пролезший в лагерное начальство, подошёл к нацменам.

— Черномазое бандитьё! — сказал он шутовским голосом. — Ибрагим, работать не могим…»

Двустишие про Ибрагима охотно использовали и блатари. Эту присказку мы встречаем в том числе у Николая Погодина в «Аристократах», где в роте усиленного режима уркаган по кличке Берет рисует свою программу жизни на ББК:

« Берет: Что вы голову повесили, соколики? Сели — значит, будем сидеть. Всё равно буду играть в карты на что захочу, буду воровать, колоть, ломать. Но… ( Поёт. )

Присловье про Ибрагима использует и Сергей Алымов в песне «Игровая», которая была предназначена для «Заключённых», но не вошла в фильм:

«Забутано» — лексика так называемой «старой фени», довоенного жаргона. Слово происходит от блатного «б утор» — барахло, вещи (венгерское butor — мебель, багаж). Вообще-то «бутор» издавна был распространён в русских говорах в значении «имущество, пожитки, утварь, скарб» (см. «Этимологический словарь…» Макса Фасмера); на Украине ещё с XVII века в форме «бутора» — дорожный скарб. То есть «забутано» — вещи на кону, «замётано» — правила определены, можно начинать игру. «Майданщик» — арестант, который держит место для игры, называемое «майдан» (сейчас — «катран»). Часто такими хозяевами майданов были татары или выходцы из Средней Азии.

Интересно, что присказка про Ибрагима использовалась и позднее в связке с другими поговорками — с той же «грязной тачкой», к примеру. У Роберта Белова в автобиографической повести «Я бросаю оружие» есть эпизод со школьниками, который относится к зиме 1942/43 года: