Александр Сидоров - На Молдаванке музыка играет: Новые очерки о блатных и уличных песнях

После реформы 1861 года, отменившей крепостное право, крестьяне повалили в города, укрепляя ряды маргиналов-костоломов. Правда, в городах меж хулиганских шаек существовали свои «правила», согласно которым орудовать оружием разрешалось только при выяснении отношений между группировками. Но в XX веке всё стало меняться. Л. Лурье отмечает: «По словам родоначальников питерского хулиганства, ножи и гири они применяли только в стычках с соперничающими группировками… а вот те, кто пришёл им на смену, были горазды на любое беспричинное преступление».

С началом войны 1914 года дикая резня сошла на нет: разудалые ребята отправлялись на фронт, где им было чем занять ручки шаловливые. Пламя хулиганства естественным образом удалось погасить. Однако оно с новой силой забушевало в начале 20-х годов, уже в Совдепии. Эпоха войн и революций добавила свои штрихи — теперь в руках «озорников» появились наганы:

В 1926 году на Обводном канале Ленинграда при побоище между двумя шайками хулиганов — тамбовской и воронежской — в ход были пущены не только камни, палки, ножи, но раздавались выстрелы из револьверов. И всё же чем дальше от военного времени, тем реже стали мелькать в руках уличной шпаны «шпалеры». А вот ножи были непременными спутниками сорвиголов.

Уголовная хроника тех лет пестрит сообщениями о нападениях с применением холодного оружия. Так, в Питере на протяжении 1924–1925 годов шайка обнаглевшего хулиганья во главе с «атаманом» Берлиным и «есаулом» Храпом орудовала в районе Смольного, рядом с обкомом большевистской партии. В шайке было 23 участника, они каждый вечер резали прохожих. Милиция оказалась бессильна, пришлось вызывать красноармейцев.

То же самое происходило и в Москве, и в других городах даже в середине-конце 1930-х годов. Шайка некоего Бородулина ворвалась 21 апреля 1935 года в «красный уголок» треста «Мосстройканализация» в Филях. По призыву атамана: «Режьте, ребята, ножами!» — хулиганы набросились на стоявших у входа граждан. Порезали заведующего «красным уголком» Быкова и председателя профсоюзного бюро Солдатова, ранили милиционера Роговского и рабочего Рогова, а рабочий Забиров от ножевого ранения позже скончался.

Хулиганы не унимались и в период «мрачных сталинских репрессий». 1 мая 1938 года на Загородном шоссе пьяная шайка в составе Германа Есипова, Константина и Георгия Соловьёвых, Ивана Волкова подошла к палатке, торгующей квасом, и попыталась пролезть без очереди. Когда стоявшие в очереди Соколов и Коровин сделали им замечание, Константин Соловьев с криком «Режьте, ребята!» нанёс удар финкой по голове Коровину, Есипов всадил нож в бок Соколову, а Волков порезал руку гражданину Журавлеву.

Частушечный фольклор того времени не обходится без упоминания поножовщины:

В обстановке повальной резни указание на то, что известный хулиган не использует в драке ножа, воспринималось как нечто исключительное, создавало вокруг Аржака ореол не просто героя, а человека выдающейся смелости, отчаянной отваги, «былинного» хулигана-богатыря.

Итак, доблесть Аржака подчёркивается тем, что, хотя он считался хулиганом и на этом основании мог использовать холодное оружие, однако «дрался без ножа». Судя по тексту, такое поведение «выламывалось» из общей хулиганской традиции. И не только в первые советские десятилетия.

Я рос в 60-е годы прошлого века на окраине Ростова, где нож считался атрибутом всякого уважающего себя пацана. Мы носили при себе складные ножи «Белка», с большим лезвием, хотя и сделанным из дрянной стали. Их мог купить в спортивном магазине за 1 рубль 40 копеек любой мальчишка от семи лет и выше: на возраст продавцы не обращали внимания. Моего 17-летнего приятеля во время ночной облавы на разгулявшихся ребят забрали в милицию и обнаружили упомянутую «Белку» (или «Соболя» — они различались по контуру животного на пластмассовой рукояти). Его мама оправдывалась: «Серёженька этим ножиком карандаши строгает!» Хотя при желании таким лезвием можно было легко «построгать» и человека…

Бывший вор, затем писатель-эмигрант Михаил Дёмин в повести «…И пять бутылок водки» пишет: «Существует старая босяцкая заповедь — тот, кто пользуется ножом, должен иметь их несколько. С одним ходить нельзя. Необходим запас. Он бывает необходим в самых разных обстоятельствах».

Конечно, в драке можно было использовать и другие подручные средства: гирю, кистень, кастет, свинчатку. Но кастет по функциональности уступает ножу. Гирька на цепочке среди деревенских драчунов была популярна (известных бойцов даже хоронили с их любимыми гирьками), однако в городских условиях такое оружие применяли редко. Правда, порою — с особой изобретательностью. На Дону такую гирьку называли «ростовский кистень». Вот как её описывает тот же Дёмин: «Так называлась гиря — чугунная килограммовая гиря — на ремешке, на тонкой цепочке. Привязанная к запястью, она обычно прячется в рукаве либо в согнутой ладони и потому неприметна со стороны. Пущенный в ход, кистень действует молниеносно и сокрушительно. Он поражает на расстоянии четырёх метров, и уберечься от него практически невозможно… Оно распространено в основном на Северном Кавказе и предместьях Ростова».

Но подобные средства (кроме кастета) в советских городах считались «экзотикой». То же касается дубинок, тростей и т. д. Вот разве что «розочка» — разбитая бутылка с острыми краями, которую боец держал за горлышко. Помните:

В другом варианте прямо сказано:

И всё же самым опасным оружием хулигана считался нож (хулиган с наганом переходил в ранг «разбойника», «налётчика», «бандита»).

В связи с этим чрезвычайно интересно проследить, как история Аржака была творчески переосмыслена уже в начале 60-х годов прошлого века нашим замечательным поэтом Владимиром Высоцким. Тот, кто достаточно хорошо знаком с творчеством Владимира Семёновича, легко поймёт, о какой его песне идёт речь. Конечно же, это знаменитая «Тот, кто раньше с нею был». В ней отражены все основные мотивы «Аржака». Давайте освежим это произведение в памяти: