Коллектив авторов - Регионы Российской империи: идентичность, репрезентация, (на)значение. Коллективная монография

В то же время само определение протоиндустрии в максимально общей формулировке (производство товаров специализированной рабочей силой и продажа их за пределами региона, где они произведены) игнорирует и важные различия между типами крестьянских кустарных производств, и отношения между городом и деревней, и региональные особенности торговли, труда и организации общества. Для текстильного производства определяющими факторами являются техническое получение волокон, влияющее на способы их обработки (прядение и ткачество), их структура и другие свойства, понимание того, что именно можно из них изготовить и при каких обстоятельствах. Кроме таких факторов, как, например, возможность использовать технику валяния или способы получения средней длины волокна, важно и наличие трудовых ресурсов – крестьян, готовых постоянно работать на производстве. Другие кустарные промыслы также определяются существующими ограничениями: как сохранять свежими тульские пряники; как транспортировать алкоголь и приспособиться к вмешательству правительства в процесс его производства и продажи; как добывать сырье для металлообрабатывающей промышленности и т. д. При этом важно понимать, что на жизнеспособность кустарного производства близость большого торгового города (например, Нижнего Новгорода) или Волги как торгового пути влияла столь же существенно, как и урожай зерновых или структура рынка труда, а деревня, столетиями создававшая репутацию центра иконописи, пользовалась всеми преимуществами своего «бренда» и обладала традициями обучения необходимым навыкам [76] В статье, посвященной торговле лесопродукцией в принадлежавшем графине Ливен костромском поместье, Эдгар Мелтон уделяет внимание специфическому региональному контексту этого производства. К последним относится близость поместья к Волге, делавшая производство непрерывным. Назвать его «протоиндустриальным» вряд ли возможно, поскольку ремесла были лишь частью всего процесса, в основном сосредоточенного на производстве и сбыте древесины. См.: Melton E. The Magnate and her Trading Peasants in Serf Russia: Countess Lieven and the Baki Estate, 1800–1820 // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1999. № 47. P. 40–55. .

Историки явно преувеличивали и различие между крепостными, платившими оброк и производившими и продававшими товары по собственной воле (или по приказу помещика), и теми, кто отрабатывал барщину на помещичьих полях, а в остальное время работал на своей земле: последние были «привязаны» к земле лишь во время сезонного сельскохозяйственного цикла (при том что работа была возможна только при дневном свете). Исследователи крепостного права используют в основном документы, составленные богатейшими землевладельцами и их управляющими, – материалы, действительно содержащие множество деталей о повседневном управлении крупным помещичьим хозяйством. Из этого возникает распространенный в западной литературе вывод о том, что в России крепостное право было менее патримониально по сравнению, в частности, с североамериканским рабовладением, так как власть отсутствующего постоянно в имении крупного помещика представляется более отдаленной [77] Эта аргументация наиболее подробно изложена в кн.: Kolchin P. Unfree Labor: American Slavery and Russian Serfdom. Cambridge: Belknap Press, 1990. . Однако у богатых помещиков также была возможность инвестировать в промышленное производство, основывая, например, мануфактуры в Москве. Это было выгоднее, чем сажать нескольких ткачей в сарай в собственном поместье, как это делали менее состоятельные (и часто не замечаемые историками) землевладельцы. Кроме того, большие предприятия, руководимые наемными управляющими, чаще работали по четким правилам, не полагаясь на личные отношения и переговоры с работниками.

Большинство крестьян в частном владении действительно работали на помещичьих полях. Без сомнения, многие землевладельцы, жившие в своих поместьях, знали своих крепостных по имени. Финансовая нестабильность барского хозяйства часто заставляла помещиков договариваться об использовании труда крепостных в иных, более сложных схемах [78] См.: Пикеринг Антонова К. Господа Чихачёвы. Мир поместного дворянства в николаевской России. М.: Новое литературное обозрение, 2019; прежде всего гл. 3. В последние три десятилетия крепостного права у Чихачёвых было от 300 до 500 крестьян. . Вот один из подобных примеров. Имения помещика средней руки Андрея Чихачёва были разбросаны по нескольким уездам Владимирской губернии, некоторые из них – в непосредственной близости к центру текстильной промышленности в районе Иваново – Тейково [79]. Основу хозяйства составляло сочетание барщины и оброка. Разделение труда между крестьянами (в основном мужчинами) предполагало работу на полях, выращивание льна и разведение овец. Другая часть крепостных (возможно, в какой‐то мере те же самые люди) ткали у себя в избах. Дворовые (женщины, а также часть мужчин-ткачей), вероятно, иногда работали на полях в обмен на месячину, однако их основным занятием было ткацкое производство – они пряли, ткали, вязали и шили у себя дома или в отдельных постройках в деревне Дорожаево под Шуей. Их работу тщательно документировала и заносила в особые книги сама помещица Наталья Чихачёва [80].

Исследователю середины ХХ века было трудно представить, что произведенные крестьянами товары могли быть изысканными и конкурентоспособными. Отчасти это происходит потому, что историки стремятся рассмотреть проблему в масштабе всей империи [81]. Однако, если мы возьмем в качестве примера все тот же текстильный кластер Иваново – Тейково, становится ясно, что низкие урожаи и предпочтение, отдаваемое оброку, а не барщине, сами по себе не объясняют причины появления и укрепления здесь текстильного производства [82]. Большую роль в этом процессе сыграли и близость торгового Суздаля, и прекрасный почтовый тракт, который вел к Москве и другим городам, и то, что выращивание льна и разведение овец было здесь делом выгодным. Все это помогло создать в регионе текстильную промышленность, история которой насчитывала уже как минимум двести лет к тому моменту, когда механизация прядильно-ткацкого процесса сделала оправданным ввоз в Россию хлопка. Возможно, самое важное – Владимирская губерния была центром распространения офеней – странствующих торговцев, которые создавали товарообмен между городами и даже между деревнями. Из записей Натальи Чихачёвой и ряда других источников мы знаем, что офени были настолько профессиональны и организованны, что для защиты своих торговых секретов создали особый тайный язык [83].

Определение протоиндустриализации, по Мендельсу, предполагает, что производство еще не было механизировано, когда появилась организация и расширенные структуры рынка, которые помогли впоследствии появиться изобретениям, совершившим революцию в текстильной промышленности в Великобритании конца XVIII века. Прежде всего это прядильный станок (spinning jenny) и целый комплекс приспособлений для механизации прядильно-ткацкого дела, которые ускоряли производство, но вместе с тем требовали больших фабричных помещений. Такими машинами все чаще управляли не женщины, а мужчины.