Коллектив авторов - Регионы Российской империи: идентичность, репрезентация, (на)значение. Коллективная монография

См.: Пикеринг Антонова К. Господа Чихачёвы. Мир поместного дворянства в николаевской России. М.: Новое литературное обозрение, 2019; прежде всего гл. 3. В последние три десятилетия крепостного права у Чихачёвых было от 300 до 500 крестьян.

О полностью индустриализированном производстве в Иваново написано много работ, но они чаще всего затрагивают период после отмены крепостного права и посвящены политической истории или истории рабочей силы, а не текстильному производству как таковому. Важным исключением стала работа Алисон Смит о сложном переходе от крепостного производства к промышленности современного типа ( Smith A. A Microhistory of the Global Empire of Cotton: Ivanovo, the Russian Manchester // Past and Present. 2019. № 244. P. 163–193). Дэйв Претти также делает акцент на периоде окончательной индустриализации производства, но в историческом обзоре раннего периода производства хлопковых тканей в России отмечает, что оно выросло из существовавшего ранее производства льняных тканей. Этому процессу способствовало отсутствие внимания государства, которому нужна была шерстяная и льняная продукция для нужд армии: «отсутствие государственного заказа означало, что спрос регулировался исключительно рыночными средствами, а это придавало хлопковой промышленности гибкость, которой никогда не могли похвастаться конкуренты в других областях текстильной индустрии» ( Pretty D. The Cotton Textile Industry in Russia and the Soviet Union // The Ashgate Companion to the History of Textile Workers, 1650–2000. London: Routledge, 2010. P. 421–448). Однако Претти опирается прежде всего на те же источники, проблема которых, как было показано выше, – в неточном понимании технологий, а также в телеологичности оценок (см. работы: Blackwell W. L. The Beginnings of Russian Industrialization; Gestwa K. Proto-Industrialisierung in Russland; Пажитнов К. А., Мешалин И. В. Текстильная промышленность крестьян Московской губернии в XVIII и первой половине XIX века). Аргументация идет по кругу: хлопковая промышленность развивалась успешно благодаря своей «гибкости», потому что гибкость – залог успеха. На самом деле гораздо большее значение имело то, что она возникла в удачный момент и задействовала определенные технологии. В статье Претти также утверждается, что хлопок вытеснил лен, потому что цены на импортный хлопок упали, но автор совершенно не замечает, что лен как местный материал никогда не был дорогим сырьем. Хлопковое и льняное производство различались по технологическим условиям подготовки волокна и работы с пряжей. Даже в Британии подготовку и прядение хлопка механизировали намного раньше, чем аналогичные операции со льном. Кроме того, из этих двух типов ткани получалась абсолютно разная продукция. Набивные льняные ткани средней плотности действительно уступили место набивным хлопковым, как только стало возможным импортировать плотную британскую хлопковую нить. Но грубые (например, холст или марля) или узорчатые льняные ткани (например, камка/дамаст или шотландка) по-прежнему производились на ручных ткацких станках из спряденных вручную нитей. Претти утверждает, что запрет на экспорт британских станков для текстильной промышленности, существовавший до 1842 года, означал, что «прядильное производство в России было неконкурентоспособно» ( Pretty D. The Cotton Textile Industry in Russia and the Soviet Union. P. 425–426), но это верно, лишь если сравнивать позиции России и Британии на международном рынке и только применительно к хлопковым тканям.

Подробнее о текстильном производстве в поместьях Чихачёвых см.: Pickering Antonova K. The Thickness of a Plaid: Textiles on the Chikhachev Estate in 1830s Vladimir Province // The Life Cycle of Russian Things: From Fish Guts to Faberge, 1600-present (ed. by T. Starks, M. Romaniello, A. K. Smith) (готовится к публикации в 2021 году) и Pickering Antonova K. «Prayed to God, Knitted a Stocking»: Needlework on a Nineteenth-Century Russian Estate // Experiment: A Journal of Russian Culture. 2016. № 22. P. 1–12. О семействе Чихачёвых см.: Пикеринг Антонова К. Господа Чихачёвы: Мир поместного дворянства в николаевской России.

Даже те авторы, что изучили всего один или два кейса, склонны делать широкие выводы, опираясь на крайне недифференцированные противопоставления регионов (например, Черноземье/Нечерноземье).

Урожаи в сельском хозяйстве и способы уплаты оброка довольно сильно различались в пределах одной и той же Владимирской губернии. См.: Военно-статистическое обозрение Российской империи. Т. 6. Ч. 2 (Владимирская губерния) и Статистическое управление Владимирской области. Народное хозяйство Владимирской области: Статистический сборник. Горький: Гос. статистическое изд-во, 1958; а также: Пикеринг Антонова К. Господа Чихачёвы, гл. 1.

Военно-статистическое обозрение. Т. 6. Ч. 2. С. 149, 159.

В Китае и Индии самопрялки появились намного раньше (около 1000 года н. э.), при этом независимо друг от друга. Они использовались для прядения хлопковой нити. «Большое колесо» – самый ранний тип самопрялки в Европе – было приспособлено для работы с шерстяной или хлопковой нитью. К 1480 году был изобретен и приводной механизм, а к 1524 году – ножная педаль для вращения колеса. Вращаясь, колесо пряло из волокна нить, которая сразу наматывалась на катушку, экономя таким образом усилия пряхи. Со временем самопрялки стали использовать и для другого сырья, но существовали ограничения: самопрялка была настроена на волокна определенных параметров. Даже на сегодняшних колесных прядильных устройствах не получается так плотно скручивать нити (для основы в ткацком производстве), как если прясть их на веретене. См.: Hart P. Wool: Unraveling an American Story of Artisans and Innovation. Atglen: Schiffer Publishing Ltd., 2017. P. 32; White L. Jr. Medieval Technology and Social Change. New York: Oxford University Press, 1966. P. 119; Franquemont A. Respect the Spindle. Loveland: Interweave Press, 2009. P. 6–47.

См., например, работы Ирены Турмау, скрупулезно исследовавшей доиндустриальное текстильное производство в Восточной Европе ( Turnau I. The History of Knitting before Mass Production. Warsaw: Institute of the History of Material Culture, Polish Academy of Sciences, 1991; The History of Dress in Central and Eastern Europe from the Sixteenth to the Eighteenth Centuries. Warsaw: Institute of the History of Material Culture, Polish Academy of Sciences, 1991).

Сложно в сжатом виде описать, какие станки наиболее успешно работали с тем или иным сырьем. Непросто также определить, когда и для производства каких тканей они появились в той или иной стране. См.: Hart P. Wool: Unraveling an American Story of Artisans and Innovation. P. 58–60; Cookson G. The Age of Machinery: Engineering the Industrial Revolution, 1170–1850. Woolbridge: Boydell Press, 2018 (особенно Введение); и Mohanty G. F. Labor and Laborers of the Loom: Mechanization and Handloom Weavers, 1780–1840. New York: Routledge, 2006 (особенно гл. 9). Барбара Хан объяснила, в чем проблема телеологического подхода к истории технологий в текстильном производстве ( Hahn B. Spinning through the History of Technology: A Methodological Note // Textile History. 2016. № 2 (47). P. 227–242). Она отмечает, что историки технологий слишком часто «задают вопросы о распространении или использовании какой-либо технологии, но не о том, как ее изобрели». Хан подчеркивает, что, когда в центр нарратива ставят изобретение, используется следующая логика: есть некая технологическая проблема, она требует определенного и единственного решения, последнее в конце концов оказывается найденным. На деле же «фабрика возникает из нескольких источников и служит в итоге множеству целей, включая контроль за рабочими, управление рисками и контроль качества» ( Hahn B. Spinning through the History of Technology: A Methodological Note 2. P. 233). О тесно связанной с этим проблеме противопоставления «ремесла» и «науки» см. введение к кн.: Ways of Making and Knowing: The Material Culture of Empirical Knowledge (ed. by P. Smith, A. R. W. Meyers, H. J. Cook). Ann Arbor: University of Michigan Press, 2014.