Наум Синдаловский - Мятежный Петербург. Сто лет бунтов, восстаний и революций в городском фольклоре

Безжалостное и беспощадное время оставляет среди нас всё меньше и меньше участников и очевидцев той революционной поры. Вот старый горец встречает своего друга: «Послушай, помнишь, ты мне в семнадцатом году рассказывал о какой-то заварушке в Питере? Так чем всё это тогда кончилось?» Или два старика встречаются в трамвае: «Слушай, а я тебя помню!» — «Чего ты помнишь?» — «Да мы вместе Зимний брали, ты ещё на ступеньки упал, за пальто зацепился, и винтовка в сторону полетела. Было такое?» — «Да вроде было. А как ты меня узнал-то?» — «Да как же — по пальто и узнал». А вот ещё анекдот. Стоят под аркой Главного штаба два глубоких старика и вспоминают, глядя на Дворцовую площадь: «А помнишь, вон там мы залегли с пулемётом…» — «А помнишь, вон там стояли наши с Путиловского…» — «А помнишь…» — «А помнишь…» — «Да-а, поторопились… поторопились…»

Ветераны уходили, унося с собой тяжкое бремя ответственности за случившееся. На смену им приходили новые поколения. К счастью, души детей не были отягощены комплексами. Их неожиданные взгляды на историю, их блестящие оговорки при устных ответах и гениальные ошибки в письменных сочинениях давно вошли в золотой фонд петербургского городского фольклора. Приводим только некоторые образцы, многие из которых предоставлены петербургским художником и писателем Леонидом Каминским из своего собрания:

«Почему так быстро взяли Зимний дворец?» — «Потому что лестницы там были слишком широкие».

«Кого свергли в 1917 году?» — «Зимнее правительство».

«Революционные матросы ворвались в Зимний дворец, но бежали по паркету осторожно, чтобы не портить искусство, принадлежащее народу».

«Табун солдат ворвался в Зимний дворец, вытащил из-под стола Временное правительство и посадил в Брестскую крепость».

«Что по плану Ленина нужно было захватить в первую очередь?» — «Телеграфные столбы».

«В 1917 году происходила великая октябрятская революция».

«Каждый год седьмого ноября в нашей стране совершается революция».

«Соревнование на батуте впервые придумал неизвестный матрос, который, ворвавшись в 1917 году в Зимний дворец, увидел кровать Николая II».

Со временем фразеологическое сочетание «Штурм Зимнего», которое в системе большевистской идеологии играло вполне определённую роль, стало приобретать второй, третий, четвёртый смыслы. «Штурм Зимнего» у курсантов военных училищ стал обозначать стремительный личный туалет перед утренней поверкой; у школьников — вход в школу, очередь в раздевалку или к прилавку буфета, у покупателей — очередь к прилавку. Среди актёров бытует известная формула успеха: «Берём сцену штурмом, как большевики

Зимний в 1917 году». Правда, в последнее время на это появился не менее известный ответ: «Но какой толк от того, что они его взяли». А характеристика обыкновенного, ничем не выдающегося человека сводилась к расхожей формуле: «Зимний не брал, с Лениным не встречался».

И, наконец, следуя недавней, недоброй памяти партийной методологии изучения истории, подведём итоги: «Каковы основные итоги Великой Октябрьской социалистической революции?» — «Дров наломали, а топить нечем»; и сделаем выводы: «Ленинград — колыбель трёх революций, но нельзя же вечно жить в колыбели» и «Ленинград — это колыбель революции, а в колыбели надо спать спокойно».

Революция в городском фольклоре превратилась в «Кроволюцию» и «Разволюцию». Народ понял, что, поддавшись на посулы большевиков и свергнув Николая, «Об НИ КОЛА ились», то есть НИ КОЛА, ни двора ни у кого не осталось.

И ещё один студенческий анекдот. «Ты куда?» — «На экзамен по научному коммунизму». — «Если бы коммунизм был научным, сначала попробовали бы на собаках».

Бесспорными лидерами большевиков, возглавившими вооружённый переворот, начавшийся в Петрограде 25 октября 1917 года, были Владимир Ильич Ленин и Лев Давидович Троцкий. Степень участия и роль каждого из них в октябрьских событиях в официальной историографии во многом определилась последующей политической судьбой того и другого.

Владимир Ильич Ленин

Один из них на несколько послереволюционных лет стал не только главой партии, но и государства и в этом почётном статусе пребывает до сих пор. Другой в результате внутрипартийной борьбы подвергся жестокой критике, попал в опалу, изгнан из страны и в конце концов зверски убит не без непосредственного участия бывших друзей, соратников и однопартийцев. В результате на протяжении всей истории Советского государства роль Ленина не только всячески подчёркивалась, но и преувеличивалась, в то время как роль его соратника Троцкого преуменьшалась, а там, где это было возможно, просто сводилась на нет или умалчивалась. В этом смысле трудно переоценить значение городской мифологии, более свободной и независимой, нежели официальная история, и уделявшей одинаковое внимание как тому, так и другому. Оба стали не только героями, но и любимцами петербургского городского фольклора.

Образ Ленина, искажённый и доведённый стараниями партийных функционеров до глянцевой плакатной безликости, может быть, как никакой другой, нуждается в особом, дополнительном взгляде, ракурсе, который многие десятилетия был не просто предосудительным, но зачастую и небезопасным. Попробуем взглянуть на вождя революции сквозь призму городского фольклора, который, несмотря на невероятно тяжёлые годы, не только сохранился, но и умножился за счёт появления новых, более поздних и вообще современных легенд, анекдотов, частушек и других форм низовой культуры.

Как и положено настоящему революционеру, Владимир Ульянов, а это подлинная фамилия Ленина, позаботился о псевдониме. В его дореволюционной жизни их было несколько. О появлении последнего, прочно и навсегда вошедшего во всемирную историю, существует несколько предположений. Все они легендарного или уж, во всяком случае, полулегендарного происхождения.

По одной версии, он взял псевдоним по имени хористки Мариинского театра — некой Лены, к которой будто бы был неравнодушен. По другой, фамилия Ленин появилась после известного расстрела царскими войсками забастовщиков на Ленских золотых приисках в 1912 году. Тогда убили и ранили более пятисот человек. Владимир Ульянов будто бы был потрясён этими событиями, узнав о них из очерка В. Г. Короленко. Тогда-то впервые и возникла у него идея увековечить память о чудовищном преступлении царизма в своём псевдониме.