Наум Синдаловский - Мятежный Петербург. Сто лет бунтов, восстаний и революций в городском фольклоре

Что же касается расстрелов, то, если верить городскому фольклору, в подвалах дома на Гороховой кровь в самом деле рекой не лилась. Здесь только допрашивали, ну разве что пытали, добиваясь признательных показаний. Затем арестованных перевозили в Чесменский собор и там расстреливали. Там же, на Чесменском военном кладбище, тела предавали земле.

Сколько судеб было искалечено в подвалах и кабинетах «Чрезвычайки», до сих пор остаётся неизвестным. Одно название этого зловещего учреждения сеяло ужас и страх среди горожан. Аббревиатуру «ВЧК» расшифровывали: «Всякому человеку конец» и «Всякому человеку капут», а саму Чрезвычайную комиссию называли «Чекушки», от слова «чекуш», означавшего старинный инструмент, которым разбивали подмоченные и слипшиеся мешки с мукой. Иногда меняли всего одну букву, и «Чекушки» превращались в «Чикушки». По известному анекдоту из знаменитого цикла «Армянское радио спросили…»: «Чем отличается ЦК от ЧК?» — «ЦК — цыкает, а ЧК — чикает». Цыканье легко трансформировалось в чиканье. В 1920-х годах не лишённые спасительного чувства самоиронии рафинированные питерские интеллигенты, уцелевшие после революции, превратили старую рыцарскую формулу приветствия «Честь имею кланяться» в аббревиатуру, вложили в неё новый смысл и охотно пользовались ею при встрече друг с другом: «ЧИК».

От ЧеКа, если верить народной этимологии, произошло понятие «чеканутый», то есть тронутый умом от ужасов нечеловеческих пыток в подвалах ЧК. На глазах реанимировался древнейший способ тайного общения — эзопов язык. Так, например, на Пасху, праздник, запрещённый большевиками, интеллигенты выходили на улицу и обменивались друг с другом восклицаниями: «Крестовский остров!» — «Васильевский остров!» На их языке это означало: «Христос воскрес!» — «Воистину воскрес!»

О «Чрезвычайке» слагали запретные частушки:

Впрочем, чекистов побаивались не только законопослушные обыватели, но и обыкновенные уголовники:

Напомним, что с 1918 по 1927 год старинная Гороховая улица называлась Комиссаровской, затем её переименовали в улицу Дзержинского. Оба топонима тесно связаны с деятельностью пресловутой ВЧК.

Страх перед «Чрезвычайкой» оказался настолько велик, что обывателям чекисты мерещились всюду. Говорят, однажды, много лет спустя, на вывеске «Сад Дзержинского» отвалилась первая буква. В Ленинграде долго говорили про «ад Дзержинского».

В обязанности Чрезвычайной комиссии была вменена борьба с новым опасным социальным явлением — беспризорщиной. Это, странное на первый взгляд, сочетание карательной деятельности с воспитательными функциями вполне объяснимо. Всем было хорошо понятно, что беспризорность чекисты породили сами, расстреливая направо и налево взрослое население и оставляя детей бездомными сиротами, лишёнными родительской опеки. Цинизм ситуации состоял в том, что на чекистов возлагалась забота о детях убитых ими родителей. После этого фольклор переименовал ЧК в «ДЧК», то есть «Детскую чрезвычайную комиссию», или «Детскую чрезвычайку». В стране появилась едва ли не первая советская страшилка, которой очень долго пугали детей:

После ареста родителей всех детей репрессированных чекисты распределяли по интернатам. Перед отправкой их свозили в специальные распределители, один из которых находился на улице Академика Павлова. От страха ребята плакали, и, говорят, от такого тихого плача сотен детей в подушку «стояло какое-то напряжение — шум, как у моря».

Другой детский распределитель располагался в Невском районе. В 1926 году Николаевскую улицу в бывшем селе Смоленском, отходившую от улицы Большая Щемиловка (ныне — улица Седова), продолжили до проспекта Обуховской обороны, после чего она получила общее название — улица Ткачей. Она проходила вблизи двух старинных ткацких мануфактур: «Компании Петровской бумагопрядильной и ткацкой фабрики» и «Товарищества Спасской бумагопрядильной и ткацкой мануфактуры», известных своим обиходным общим названием «Фабрики Максвеля». Управляющими фабрик являлись англичане Д. Д. и Я. Д. Максвель, с 1922 года их объединили в одну прядильно-ткацкую фабрику «Рабочий».

На улице Ткачей примечателен дом № 3, в котором находилось общежитие рабочих. В обиходной речи он известен как «Красный дом» — не только по цвету стен, выложенных красным неоштукатуренным кирпичом, но и по событию, вошедшему в историю рабочего движения под названием «Сражение в Красном доме». В ночь на 17 декабря 1898 года рабочие фабрики Максвелл оказали сопротивление полиции, явившейся арестовать их забастовавших товарищей. В 1930–1940-х годах в бывших фабричных казармах находилась детская пересыльная тюрьма. Условия содержания малолетних преступников в тюрьме были, вероятно, такими, что её очень скоро окрестили «Домом палачей» и присвоили адрес, который в довоенном Ленинграде хорошо знали: «Улица Ткачей, дом палачей».

Улица Ткачей, 3

ЧК стремительно превращалась в пугающий символ новой России. Казалось, туда сходились все дороги, а выхода не было никакого. В арсенале городского фольклора сохранилось огромное множество частушек на мотив популярной матросской плясовой песни «Яблочко». Героем абсолютного большинства из них стала в те годы Чрезвычайная комиссия в её многочисленных столичных и периферийных ипостасях: ВЧК, ЧК, Губчека и так далее:

Сегодня можно утверждать, что теоретиком и практиком кровавых методов борьбы со своими классовыми и идеологическими врагами был «пламенный революционер и верный ленинец» Феликс Эдмундович Дзержинский. Достаточно сказать, что именно ему молва приписывает инквизиторский тезис: «Если вы ещё не сидите, то это не ваша заслуга, а наша недоработка», и слова, якобы сказанные им при назначении на пост председателя Чрезвычайной комиссии: «Право расстрела для ЧК чрезвычайно важно». Похоже, о такой возможности он мечтал с детства. Во всяком случае, сам он будто бы однажды признался: «Ещё мальчиком я мечтал о шапке-невидимке, чтобы пробраться в Москву и уничтожить всех москалей».

В биографии Дзержинского есть одна страница, до сих пор порождающая многочисленные домыслы, версии и предположения. В юности, по одной из легенд, он случайно застрелил свою сестру Ванду. Так ли это и если так, то как могло в дальнейшем сказаться на его характере, можно только догадываться.