Вольфганг Акунов - Сияние славы самурайского сословия

В 1268 году Великий хан Хубилай отправил в Чипунгу новое посольство на корейских кораблях. На этот раз послы монголо-китайского каана благополучно достигли берегов Японского архипелага.

Как нам уже известно, в описываемое время верховная власть в Стране Восходящего Солнца формально принадлежала «сёгуну». Официально продолжал властвовать Тэнно, резиденция которого находилась в Киото, однако вот уже сто лет реальная власть была в руках ставки-«бакуфу» очередного «сёгуна» с резиденцией в Камакуре. Правда, к описываемому времени и сам «сёгун» правил всего лишь номинально. Уже несколько десятилетий, с 1213 года, «сёгун» был фактически отстранен от власти, и вместо него Японией правил упоминавшийся нами выше регент при «сёгуне» – «сиккэн» – реально возглавлявший «сёгунское» правительство. Ко времени монголо-татаро-китайско-корейского нашествия под знаменами и бунчуками династии Юань на Японию шестым по счету «сиккэном», фактически возглавлявшим «бакуфу», был юный Ходзё Токимунэ (1251–1284). Именно ему выпала честь отвести от Страны Восходящего Солнца татаро-монгольско-китайско-корейскую угрозу – величайшую опасность, когда-либо угрожавшую Японии, вплоть до 1945 года.

Когда юаньские послы высадились на побережье Кюсю – ближайшего к Корее крупного японского острова – их поселили в столице этого острова – Дадзайфу. Японцы приняли послов «варварского» каана Хубилая довольно прохладно, не оказав надлежащего уважения их рангу, и не позволив им проследовать дальше ни в Императорскую столицу Киото, ни в столицу «бакуфу» Камакуру. В Дадзайфу располагалось региональное правительство, управлявшее провинциями, расположенными на островах Цусима, Ики и Кюсю. Эта область, удаленная как от Императорской, так и от «сёгунской» (а фактически – «сиккэнской») столицы, была исключительно важна для обороны державы Ямато, и потому контролировалась высокопоставленным государственным чиновником, наделенным исключительными полномочиями и обладавшим как властью гражданского губернатора, так и властью губернатора военного («сюго»). Тем не менее, основная функция этого вельможи была военной – он отвечал, прежде всего, за обеспечение западных рубежей обороны Страны Восходящего Солнца.

Губернатор Дадзайфу незамедлительно переслал привезенное юаньцами послание каана Хубилая в Камакуру. Письмо было адресовано «вану» (согласно китайской официальной терминологии, как мы уже знаем – «князю царствующего дома», «царю», или «королю», но уж никак не Императору, такое «понижение в звании» само по себе уже должно было восприниматься Божественным Тэнно державы Ямато и его двором как неслыханное оскорбление!) Японии» и выдержано в весьма надменном тоне. В нем юаньский Император предлагал японцам признать верховную власть Хубилая и перейти под «покровительство» Империи Юань. Однако между строк явственно читалось стремление Хубилая превратить державу Ямато в покорного вассала Империи Юань. В «бакуфу» внимательно ознакомились с документом и передали его на рассмотрение Божественному Тэнно. Хотя право на окончательное решение принадлежало «бакуфу», с формальной точки зрения возглавлявший это «палаточное правительство» – от имени «сёгуна» – «сиккэн» был обязан проконсультироваться с Божественным Императором Страны Восходящего Солнца.

Следует честно признаться, что при дворе Божественного Тэнно (где, в отличие от «бакуфу», царил не суровый воинский дух, а утонченный дух древней аристократической культуры, чуждый какой бы то ни было воинственности) послание «варварского» каана Хубилая вызвало настоящий переполох. Через некоторое время Императорский двор в Киото составил «континентальному варвару» ответ, который можно было, при желании (а такое желание у татаро-монголокитайского каана наверняка имелось!) истолковать как готовность Японии к определенным компромиссам. Но проявление подобной «мягкотелости» совершенно не устраивало «бакуфу», занимавшее куда более жесткую позицию, и потому юаньских послов отправили обратно, не дав им никакого ответа.

Великий хан Хубилай был вне себя от ярости – он не привык, чтобы с его послами обращались столь непочтительно. Каан известил своего вассала – корейского «вана» – о своем твердом намерении завоевать Японию и потребовал от правителя Кореи предоставить с этой целью ни много ни мало – тысячу кораблей и сорок тысяч воинов, необходимых для военно-морской экспедиции в Чипунгу. Не вполне доверяя своему корейскому вассалу, каан направил в Корё своих особых представителей с поручением проследить за неукоснительным выполнением приказа.

Видимо, в глубине души татаро-монгольский Император Китая так и не мог поверить, что какие-то японцы посмели оставить его послов без ответа, и потому в сентябре 1271 года отправил в Чипунгу новое посольство, с более грозным посланием, в котором требовал от строптивой Японии уже не простого «признания покровительства» Империи Юань, а полного и беспрекословного подчинения. Этих послов самураи также не допустили в столицу, а послание каана Хубилая осталось без ответа (хотя и дошло до адресата).

Сознавая, что теперь следует готовиться к наихудшему варианту развития событий, «бакуфу» распорядилось незамедлительно усилить береговые укрепления на острове Кюсю и приказало вассалам-«даймё» из западных провинций, пребывавшим при «сёгунской» (а фактически, как нам уже известно, – «сиккэнской») ставке в Камакуре, вернуться в свои владения и подготовить их к обороне от внешней угрозы. В апреле 1268 года новым «сиккэном» с резиденцией в Камакуре стал упоминавшийся нами выше восемнадцатилетний самурай Ходзё Токимунэ, сменивший на этом посту предыдущего «сиккэна» – шестидесятилетнего Масамуру, ставшего соправителем («рэнсё»), посвятив свои военные таланты планированию стратегии обороны Японских островов перед лицом казавшегося неминуемым вторжения «варваров». «Сиккэн» Токимунэ, несмотря на свою молодость, пользовался среди самураев репутацией чрезвычайно мудрого, осмотрительного и сдержанного человека, ни разу в своей жизни не обнажившего меч необдуманно или в порыве гнева (пока, как мы с вами скоро убедимся, юаньцы не ввели его в грех своими бесконечными – вполне в духе многотысячелетней китайской традиции «последними напоминаниями»)…

Новый «сиккэн» Ходзё Токимунэ обратился ко всем самураям Японии с призывом позабыть свои давние распри и объединиться под его знаменами для отражения внешней угрозы. Его призыв был услышан и нашел всеобщий отклик.

Тем временем в вассальной Корее, под руководством монголо-татар и китайцев (а возможно, и европейцев-«франков» – так, в «Книге о разнообразии мира» Марко Поло содержится, к примеру, упоминание о помощи, оказанной Поло воинам Великого хана в конструировании боевой метательной машины, применив которую, юаньцы смогли взять город, не желавший сдаваться войску каана), направленный в Корё кааном Хубилаем, полным ходом шла подготовка к широкомасштабному вторжению на Японские острова. Однако она не смогла развернуться в полную силу, поскольку неожиданно взбунтовалась корейская армия, и «ван» Вунчжон был вынужден просить военной помощи у своего монголо-татаро-китайского сюзерена для усмирения своих собственных подданных. На подавление восстания мятежных корейских войск у каана Хубилая и его вассала «вана» Вунчжона ушло несколько лет. Бунтом войск в Корее воспользовались японские пираты, которые (как уже не раз случалось в прошлом) высадились на корейском побережье, терроризируя местных жителей (впрочем, справедливости ради, следует заметить, что, на всем протяжении долгой истории японо-корейских отношений, корейские – как, кстати, и китайские! – пираты тоже в долгу не оставались). Изгнать японцев с Корейского полуострова стоило объединенным силам монголо-татар, китайцев и корейцев немалого труда. Один из тайных противников и недоброжелателей корейского «вана» Вунчжона при дворе Императора Хубилая уверял каана, что Корея лишь внешне и притворно выражает покорность Империи Юань, в действительности же тайно помогает Японии и ждет только удобного момента для – совместного с японцами – вторжения в юаньский Китай. Трудно сказать, насколько справедливыми были эти обвинения, но подозрения монголо-китайского каана по поводу верности ему корейцев постоянно возрастали, что также не способствовало развитию духа сотрудничества Империи Юань с ее корейскими союзниками.