Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

«История мятежа» — выдающееся историческое сочинение. Мемуары об эпохе, когда он жил, оставили разные люди. Но на его сочинение смотрят как на работу историческую, потому что он сумел в какой-то степени дистанцироваться от событий, посмотреть на них, конечно, не беспристрастно, но с долей стремления к объективности. Историографические оценки этого произведения претерпевали эволюцию и до сих пор неоднозначны. Выделяются два подхода, которые можно назвать «критическим» и «защищающим». До утверждения позитивистского взгляда на историю как науку во второй половине XIX века ее основное значение видели в нравственных уроках, которые дает знание прошлого. Поэтому неудивительно, что свидетельства Кларендона вызывали доверие, а наиболее привлекательной частью его работы считались написанные им литературные портреты многих деятелей эпохи революции. Например, один из представителей «моральной философии» начала XIX века Уильям Бурдон утверждал: Кларендон «превзошел всех историков в силе изображенных им характеров», и сопоставим в этом отношении только с Шекспиром [28, 92 ].

В XIX веке утверждалось отношение к мемуарам как к источнику второстепенному, не заслуживающему полного доверия. Такое представление повлияло на отношение к «Истории мятежа», воспринимавшейся как сочинение отчасти автобиографическое. Доминирующую роль в утверждении «критического» подхода сыграл сэр Чарльз Фирт [42]. Он отмечал у Кларендона три мотива к написанию «Истории мятежа». Один заключался в сохранении памяти о гражданской войне, в том, чтобы снабдить будущих историков материалами. Другой мотив состоял в защите Карла I и в восстановлении его репутации. Фирт утверждал, что первоначально он совсем не был ведущим; только в 1671 году, в предисловии к девятой книге, автор представил его таковым, возможно, в надежде на милость Карла II и разрешение вернуться к семье. Однако главной была дидактическая задача: потомки должны были сделать выводы на основании анализа причин конфликта и не допустить прежних ошибок. Как историк-позитивист начала ХХ века Фирт полагал: стремление Хайда к научению следующих поколений вело к утрате объективности и непредвзятости, снижало ценность его сочинения. Историки-позитивисты, видимо, искренне не замечали, что «объективность» служит прикрытием их собственных интерпретаций. Фирт принадлежал к школе вигского историка Самуэла Гардинера, отдаленного потомка вождя Английской революции, доказывавшего, что парламент был правой стороной в гражданской войне, а Кромвель выдающимся защитником справедливости. Поэтому труд Кларендона рассматривался либеральными историками-позитивистами как односторонний в консервативном отрицании революции [41].

К «критическому» направлению можно отнести историка Р. Мак Гилври, оспаривавшего оригинальность «Истории мятежа».

Сравнивая ее с сочинениями других современников о гражданской войне, он ставил вопрос: в какой мере этот труд можно считать оригинальным? Он полагал, что судить об этом трудно, поскольку устная традиция утрачена. Нам не дано знать о характере обыденных представлений об эпохе гражданских войн и междуцарствия, какие ходили слухи, сплетни, какие разговоры велись. Мнение историка состоит в том, что читатели, ознакомившиеся с первым изданием труда Кларендона, вряд ли узнали из него много нового, вряд ли увидели новизну в его интерпретации событий. В то же время и они наверняка признавали, что ему удалось высветить многие вещи, которые у других авторов оставались в тени. Мак Гилври полагал, что Кларендон «жадно подхватил существовавшие идеи, но как мыслитель он был традиционен и даже банален; при всей широте интересов и бесподобной способности к синтезу, он не был оригинальнее любого другого отставного государственного деятеля, принявшегося писать мемуары в появившееся у него свободное время» [70, 224 ]. Правда, историк тут же оговаривался, что он, возможно, ошибается, и в любом случае его слова не подрывают «высокого статуса» Кларендона. Будь тот оригинальнее, то не стал бы, может быть, так знаменит в качестве великого историка. Как бы опровергая Мак Гилливри, Р. Харрис писал о реакции современников, помнивших годы междуцарствия, на выход «Истории мятежа» в 1702 году. Пепис сообщал, что читал ее «с аппетитом»; «никто никогда не рассказывал и не мог рассказать ту великую историю лучше, чем сделала эта рука и этот дух». Эвлин называл Кларендона «благородным Полибием». Характеры описаны им «со справедливостью и сдержанностью, без примеси страсти и реванша» [48, 416–417 ].

Критичен к Кларендону английский историк Р. Хаттон, солидаризировавшийся с критикой Фирта как в целом, так и на уровне отдельных эпизодов войны. Например, он утверждал: Кларендон намеренно искажал свидетельства для создания впечатления, что естественной опорой парламентариев были средние и низшие сословия, выйдя за пределы объективности, вытекающей из источников. Сила книги Кларендона такова, считал он, что до сих пор историки принимают его заключения на веру. Общий вывод, сделанный Хаттоном об «Истории мятежа», звучит критично и сурово:

«Историку гражданской войны жить с „Историей“ Кларендона, как и обойтись без нее, невозможно. С одной стороны, это целая система положений, вводящих в заблуждение. Тем, кто утверждает, что дидактическая природа „Истории“ в какой-то мере оправдывает отношение к правде, можно по справедливости ответить: если изображение событий ложно, что такими же будут уроки, из них извлеченные. С другой стороны, этот труд включает столько фактов и мнений, он написан блестящим стилем человеком, игравшим ведущую роль в описываемых событиях, поэтому его невозможно игнорировать. Ответ состоит в том, что „История“ должна быть не первым, а последним источником по данному вопросу, используемым тогда, когда все другие современные свидетельства исследованы. Только таким образом роялистское дело может быть спасено от вреда, нанесенного его репутации одним из его самых великих друзей» [57, 88 ].

Историки консервативной школы выражали несогласие с концепцией Гардинера и Фирта и подчеркивали как достоверность «Истории мятежа» (хотя нюансы имели место), так и важность той роли, которую ее автор сыграл в английской истории. Так, кембриджский профессор Бр. Уормолд считал, что Кларендон придерживался таких же принципов, что и Дэвид Юм в XVIII столетии; важнейшими для них были полномочия властей и свобода. В предисловии к изданию 1976 года. Уормолд приводил высказывание Юма: Кларендон «всегда был другом свободы и конституции», и никогда «ни обида, ни благодарность, ни амбиции не влияли на его неподкупный разум» [111, XXXII ]. От себя он добавлял: «Интерпретация Гардинера и Фирта в большой мере строится на заключении, что эти произведения сами по себе ключ к его концепции и прошлым политическим действиям. Из этого вытекает их следующее заключение, будто его мнения и цели не претерпели никакого развития, а были постоянными на протяжении всей жизни, и что опыт пережитых им событий не влиял на его взгляды. Такую картину создают „История“ и „Жизнь“. Но такая картина, в сущности, невозможна» [111, 3 ]. Высокую оценку Кларендону как политику и как историку дал известнейший консервативный историк Х. Тревор-Ропер [102]. Он называл автора «Истории мятежа» «возможно, самым великим мастером иронии среди всех историков» и напоминал о некоторых оценках им исторических фигур. Так, Арандел у него «генерал, в котором не было ничего боевого, кроме наружности», а епископ Эббот «возглавлял один из самых плохих колледжей Оксфорда, для чего он имел достаточные знания».