Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

«Защитительный» характер имеет работа историка Р. Харриса, прямо вступившего в полемику с Хаттоном и утверждавшего: если в сочинении Кларендона обнаруживаются некоторые неточности, то они объясняются не предвзятостью, а отсутствием под рукой нужных источников. Когда такого рода данные у него имелись, он был точен в деталях. В чем-то с Хаттоном можно согласиться, но никак не с его обвинением, будто книга Кларендона — «замечательная коллекция положений, требующих опровержения», что это — «ложный портрет событий» [48, 396–397 ]. Предвзятой Харрис считал критику в адрес Кладендона со стороны историков XIX века Генри Галлама и Гардинера, которые, будучи уверены в том, что только парламент был правой стороной в конфликте, не желали тратить время на другую сторону. Харрис напоминал о суждении Гардинера о Кларендоне как о «посредственном государственном деятеле», чьи взгляды были основаны на «отрицании». Вигские историки были неспособны признать в Кларендоне автора новой теории «смешанной монархии», которая предполагала, что король должен вернуться к конституционным основам, сохранив законную власть, но при уважении прав парламента. Поэтому Хайд не хотел полной победы ни той, ни другой стороны [48, 397–398 ]. Харрис считал Кларендона защитником конституционных свобод и предшественником Эдмунда Берка. Берк защищал идею свободы в годы Американской революции, но он стал защитником традиции во времена Французской революции, написав «Размышление о революции во Франции». В 1640 году Хайд был критиком злоупотреблений исполнительной власти, но, в конце концом, встал на защиту традиции. Кроме Берка, Харрис называл «прямыми преемниками» Кларендона историков Э. Гиббона и Д. Юма. С этим можно согласиться, но с существенной оговоркой: канцлер вряд ли мог принять скептическое отношение просветителей к религии.

Р. Оллард отмечал глубину Кларендона в стремлении понять причины и ход исторического процесса. В то же время его сочинения по-настоящему индивидуальны. Даже «История мятежа», в которой он более всего стремился к объективности, «не стала убежищем безличных глаголов, пассивного залога, дистиллированной воды — всего того, чем современные исследователи пытаются очиститься от порока человечности. Как для большинства современников, исторический процесс для Кларендона ассоциировался с божественной волей, к которой он и в самом деле часто взывает; но у читателя нет сомнения в личности и разуме того, кто обращается к ней» [74, 330–331 ]. Явно не симпатизируя взглядам Гардинера, Оллард ссылался на известного историка ревизионистского направления К. Рассела, показавшего, что лежало в основе взглядов этого представителя вигской школы. В эпоху Дарвина он рассматривал прошлое в эволюционной перспективе, и воплощение ее видел в парламенте. К этому добавлялась подспудно гордость от собственного происхождения: Гардинер был прямым потомком Кромвеля.

Трудно не заметить, что некоторые идеи Кларендона, в том числе отрицание им долговременных предпосылок революции корреспондируют взглядам британских историков-ревизионистов. Суть своего подхода К. Рассел выразил следующим образом: чтобы ответить на вопрос, что привело к гражданской войне, нет надобности в рассмотрении долгой истории отношений между королями и парламентами; надо решить, почему собравшиеся в ноябре 1640 года депутаты Долгого парламента и в страшном сне не могли представить, что будут воевать против своего короля, но уже через несколько месяцев оказались в состоянии войны с ним. Ответ можно найти путем анализа конкретных обстоятельств, личных и групповых интересов, обнаружившихся в самые первые недели и месяцы революции. Но ведь это та самая идея, которую отстаивал Кларендон! Например, у Рассела можно прочесть, что рассматривать приближение гражданской войны как некоего отдельного события — это «логическое заблуждение», на самом деле «это была непредсказуемая последовательность произошедших и не произошедших событий (non-events). Поскольку война была не просто результатом этих событий и не-событий, но и того порядка, в котором они расположились, затруднительно выстроить иерархию долговременных причин, приведших к тому, что король поднял свой штандарт в Ноттингеме. Тем не менее, если мы задумаемся об объяснении последовательности событий, то, вероятно, придем к открытию, что разные события в этой последовательности имели и разные причины» [89, 10 ]. В методологическом отношении ревизионисты близки Кларендону в том, что видят истоки исторических событий не в законах, носивших долговременный характер, а в конкретных, даже случайных обстоятельствах, в позициях и амбициях отдельных людей. Как Кларендон, Рассел и другие историки-ревизионисты отстаивают мысль о том, что настоящим толчком для конфликта стала политика Карла I в Шотландии, внедрение англиканского молитвенника. Конечно, концепция ревизионистских историков не является простым повторением Кларендона; между ними есть большие отличия: прежде всего, это относится к оценкам политики Карла I в годы, предшествовавшие конфликту; и к личности самого короля. Они гораздо критичнее к Карлу, чем мог позволить себе Кларендон.

Разумеется, не все историки, которых принято относить к ревизионистскому направлению, одинаково оценивают значимость сочинения Кларендона. Так, Джон Моррил утверждал: «Кларендон был часто демонстративно неправ в изображении фактов и в преследовании особых целей в написании своих трудов, в изображении хода революции, в желании заставить поверить в его объяснение, что его нельзя назвать искренним и проницательным наблюдателем» [71, 216 ]. Кажется, что эти слова вполне могли принадлежать Фирту или Хаттону.

Американский автор М. Броунли в русле «лингвистического поворота» уделил большее внимание, чем другие историки, особенностям литературного стиля Кларендона. Избегая апологетики, он писал: несмотря на слабости, присущие историографии того времени и трудности своего собственного положения, «Хайду удалось создать структурированный исторический синтез анналов, мемуаров, полемики и апологии в работе, являющейся величайшей, возможно, единственной литературной историографией в Англии XVII века» [26, 18 ]. «История мятежа» не объективна, она содержит оценки, отражавшие приверженность роялистской партии, которую Кларендон считал более правой в конфликте, чем парламентариев; он давал описание событий так, как он их понимал. Тем не менее, он избрал не тот способ защиты, «которого желал Карл I, поощривший своего советника к написанию. Устремления Хайда определялись его приверженностью к исторической правде и верой в то, что история должна давать урок. Он с болью признавал, что роялисты допустили много ошибок, и считал, что часть его обязательств как историка состоит в том, чтобы назвать и проанализировать эти ошибки. Более того, он верил, что его партия преуспеет в будущем, только если извлечет уроки из прошлого, и он был готов обучать. Он не жалел никого» [26, 21 ]. В духе своего времени Кларендон избегал излишеств риторики и искусственного драматизма, предпочитая простой, «утилитарный» стиль. Богатый идеологический и психологический контекст событий создавался автором умелым балансированием между дискурсом и рассказом, путем структурирования нарратива как совокупности диалектических и личностных конфликтов. Броунли отмечал: «Историю мятежа» делает произведением искусства сила воображения автора, придающая описываемым событиям и тематическим разделам смысловую ценность. Собственный опыт и опыт других людей, внимательный анализ документов и свидетельств позволили создать «комплексную концепцию того, что было для него истинной сущностью гражданских войн и их значения в истории английской нации» [26, 64 ].