Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Не претендуя на полноту анализа этого труда, отметим несколько моментов. Во-первых, как и другие внимательные читатели, он обнаружил подспудное оправдание борьбы против Карла I: «Последнее отвратительное восстание проистекало не из несовершенства законов и не из дефектов справедливой и достаточной власти короля, а из влияния дурных людей, которые подавили законы и силой вырвали власть из рук монарха, действуя бунтарскими методами. Против их жестокости у короля не было иного средства, как заявить, что его подданные поступают незаконно. В их в высшей степени виновности у кого не было сомнений. Печальная публикация доктрины (Гоббса — А. С. ), направленной против свободы и собственности подданных», подрывает это представление [4, 54–55 ].

Во-вторых, Кларендон, как и все роялисты, был сторонником концепции божественного происхождения власти монарха, и не мог смириться с тем, что Гоббс фактически сформулировал договорную теорию ее происхождения в том же духе, что индепенденты. Он не согласен с представлением о «войне всех против всех» как основании этой теории. Гоббс не прав, утверждая, «будто в основе войны лежат законы природы, и это дает сильному права на все, принадлежащее более слабому; будто мир и безопасность не могут наступить, пока не будет заключено соглашение и назначен суверен, обладающий всей властью, чтобы их обеспечить, пока его полномочия и магистраты не вырастут до величия и размеров Левиафана». Кларендон писал: «Мы говорим: в основании природы мир, и когда Бог природы дал своему созданию, человеку, власть над всеми другими своими созданиями, он также дал ему естественную власть, чтобы управлять миром в гармонии и порядке. Сколько бы человек не потерял в своей непорочности, не проявив послушания своему Создателю, и какое бы жестокое наказание не претерпел за это неповиновение, это не значит, что Его власть над человечеством хоть в какой-то степени уменьшилась или ослабла. Мы не можем не видеть в нем настоящего правителя мира, и это продолжается с давних времен, какие мы только можем просчитать» [4, 66–67 ]. Доказательства Кларендон находил в Священных текстах, из которых делал вывод: такой гармоничный порядок существовал уже до великого потопа.

В-третьих, как видно из этих отрывков, он был обеспокоен тем, что концепция Гоббса создает угрозу свободам и собственности свободнорожденных англичан. Он различал истинную свободу, регулируемую законом, и злоупотребление свободой, когда дурные и раскольнически настроенные люди развращают слабых и своенравных подданных, поднимая их на восстание против суверена и законного порядка. Закон и послушание вытекают не из договора, а из обычаев предков, уважение к которым является обязанностью и подданных, и власти. Произвол со стороны власти и ограничение ею свобод граждан недопустимы. Доказывая, что власть не может покуситься на земельную собственность англичан, он отвергал аргумент, основанный на норманнском завоевании. В отличие от практически всех теоретиков той эпохи он утверждал, что приход Вильгельма Завоевателя не сопровождался массовыми конфискациями. В-четвертых, учение Гоббса неприемлемо для Кларендона потому, что игнорирует важнейшую для последнего сторону политической теории — соотношение монархии и парламента. Он защищал идею английской конституции, частями которой является как наделенная широкими, но не абсолютными, полномочиями наследственная монархия, так и принимающий законы и устанавливающий налоги парламент, Тайный совет, судебная система и епископальная англиканская церковь.

Кроме автобиографических, религиозных и политических сочинений Хайд написал в эмиграции многочисленные труды по «моральной философии», часть которых уже рассмотрена. Основываясь на авторитетах, древних, современных и церковных, он аккумулировал в них собственный опыт, понимание людских характеров и слабостей. Он в каком-то смысле синтезировал то, что на индивидуальном уровне раскрывал в своих знаменитых исторических портретах. Если наш современник прочитает эти эссе, то не останется равнодушным, и может прислушаться к мыслям мудрого старика о вечном, о том, как сдерживать страсти, уметь терпеть в бедах и болезнях, ценить дружбу и уметь дружить, уважать старость, стремиться к образованию, каяться. Конечно, в разные времена люди проявляют чувства по-разному, и в зависимости от собственного статуса. Так, мы почти разучились каяться, зато иногда «саморефликсируем». Как и в те времена, верим, разочаровываемся, презираем, обижаем и иногда прощаем. Историк Оллард назвал годы жизни Кларендона в эмиграции «последней жатвой». Во время той жатвы был собран богатый урожай. Труды Хайда — часть сокровищницы мировой культуры и огромное достижение человеческого интеллекта. Он был и останется интересен, по крайней мере, для многих, потому что пытался понять Человека — самая заманчивая и, увы, неразрешимая задача.

Могу я после нескольких лет, прожитых с Кларендоном, утверждать, что он раскрылся мне и не оставил загадок? Я лишь надеюсь, что в чем-то приблизился к пониманию его характера, его сильных сторон и слабостей, принципов, того, что казалось ему особенно важным. Благодаря Хайду лучше чувствовать ту эпоху, ведь позитивистская убежденность, что мы знаем все и вся и вправе смотреть в прошлое сверху вниз, сродни глупости. Великий мыслитель Робин Коллингвуд утверждал: история есть самопознание духа. Задавая вопросы о Кларендоне, о его поступках и отношениях с другими людьми, высшими и низшими по сравнению с ним, мы можем быть критичнее к себе. Что касается загадок, он оставил нам те, которые не пожелал открыть. Что он чувствовал, когда казнили Страффорда, а через двадцать лет «цареубийц»? Почему он почти всегда игнорировал мотивы тех, кто находился в рядах его противников? Можно ли назвать его ксенофобом? Был ли он до конца честен с собой, утверждая, что его единственной ошибкой было строительство дворца в Лондоне? Был ли он искренен в своем отношении к КарлуII? Почему его «правильность» иногда превращалась в занудство?

Есть еще один урок Кларендона, важный для всех. «Размышления и рассуждения о псалмах Давида» он посвятил детям, имея в виду, прежде всего старших, Генри и Лоуренса. В удивительном по своей искренности тексте посвящения он признавался, что не уделял семье того внимания, которого она заслуживала, хотя тому много оправданий. Он писал, что главное, чем благословил его Бог — прекрасными детьми. Господь поднял их выше отца, но они ведут себя по отношению к нему с «такой добротой, мягкостью и ответственностью, будто они по-прежнему подчиняются и зависят от него». Он обращался к ним: «Умоляю и заклинаю привязанностью и любовью, которую всегда питаю к вам, вашей отзывчивостью и благоговением ко мне, всем счастьем и покоем, которым обладаю благодаря вам, памятью вашей дорогой матери, заслужившей от вас столь многое — сохраните защиту, ответственность, уважение и любовь друг к другу» [5, 377 ]. Он писал, что и сам не ожидал, что это обращение к детям будет таким длинным, но «так хочется оставаться с вами и не покидать вас». В этом тоже урок Кларендона: в любви к семье и близким. Потеря или разлука заставляют помнить, как это важно для каждого.