Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

5 апреля процесс подошел к обсуждению самой опасной для Страффорда 23-ей статьи, опиравшейся на бумаги Вейна-старшего, якобы доказывавшие, что он намеревался использовать ирландскую армию для подавления недовольства в Англии. Многое зависело от показаний самого Вейна. Обвинители потребовали, чтобы Страффорд отвечал сразу на пять статей. Вейн выступил довольно неопределенно: он подтвердил, что сразу после роспуска Короткого парламента на заседании Тайного совета Уэнтворт произнес эти слова. Вейн также сказал, что не может интерпретировать, что имелось в виду, под «этим королевством», Англия или Шотландия. Он уточнил, что Уэнтворт произнес слово «это» (this), а не «то» (that) королевство. По ходатайству Страффорда на процесс были приглашены другие члены совета, и никто из них, ни маркиз Хамильтон, ни епископ Джаксон, ни канцлер Казначейства Коттингтон, не подтвердили, что слышали их. Страффорд холодно поздравил Вейна с тем, что тот помнит слова точнее, «чем тот, кто их произнес, или любой, кто при этом присутствовал» [108, 349 ]. На возражения графа один из обвинителей, Глин, заметил, что хотя Вейн единственный, кто подтверждал эти слова, но «величайший из свидетелей», «глас народный» (‘vox populi’), всегда декларировал намерение Страффорда сокрушить английские свободы. Уэджвуд полагала, что Вейн не был лжецом, он по-своему понял слова Уэнтворта, произнесенные в горячке спора, совсем не так, как другие присутствовавшие лица. Если бы смысл слов был таков, как понял Вейн (и, конечно, Пим), они вряд ли забыли бы их. Неоднозначная роль королевских министров во время процесса Страффорда подтолкнула Хайда к рассуждению об английской конституции и Тайном совете: «Правда в том, что тонущая в отчаянных условиях монархия может удержаться на поверхности только с помощью благоразумного и твердого Совета, опирающегося на добродетель и активность короля; ее нельзя спасти и улучшить иначе, как сохраняя единство, достоинство и репутацию Совета. Всегда необходимо привлекать в Совет влиятельных [в парламенте] людей с достоинствами, способностями и качествами, подходящими для управления. Таких людей не может быть много. Привлечение их позволит учесть настроения в парламенте и избежать в будущем положения, при котором Совет дает губительные рекомендации королю» [7, I, 261 ]. Таким образом, Хайд осторожно вел речь о правительстве, опирающемся на доверие парламентариев.

7 апреля обсуждались статьи, по которым Уэнтворт обвинялся во взыскании корабельных денег, а также в обложении дворянства Йоркшира незаконными сборами. 8 апреля суд вернулся к вопросу о намерении использовать ирландские войска, и вновь граф убедительно отверг это обвинение. 9 апреля утром Страффорд, будучи болен, ходатайствовал об однодневном перерыве. Обвинители заподозрили хитрость, но депутация, прибывшая в Тауэр, подтвердила, что он нездоров. В тот же день в палате общин Джон Рей воодушевлял слушателей призывами не останавливаться на полумерах. Используя в своей речи метафоры тела, он призывал идти до конца в деле Страффорда: «Лучший учитель, опыт, учил с давних пор: что не доведено до конца, приводит к печальным и достойным сожаления результатам. Конвульсии и боль, переживаемые сегодня Великобританией, показывают: не все дурные жидкости очищены, не все препятствия разрушены» [11, II, 743–744 ]. Но и осуждение Страффорда еще не конец; за ним должен последовать Лод, ибо «ежедневно его агенты подрывают основы нашей веры».

10 апреля процесс возобновился, и в этот день произошел решительный поворот. Сторонникам Пима стало совершенно ясно, что перспектива осуждения Страффорда путем импичмента, требовавшая принятия решения большинством на основании представленных доказательств, сомнительна. Они решили переформулировать обвинения против Страффорда в виде билля о Государственной измене (Bill of Attainder). В этом случае лорды могли принять решение о смертной казни без заслушивания свидетелей, то есть отбросить сомнения в неубедительности доказательств. Суд, требовавший доказательств, фактически превращался в слушания по вопросу о безопасности государства. Поводом для изменения порядка судопроизводства стало заявление Пима о новых доказательствах виновности Страффорда по двадцать третьей статье обвинений. В своем сенсационном заявлении Пим сообщил, что в октябре, когда Вейн-младший показал ему записи отца (оригинал протоколов был уничтожен Вейном-старшим по приказу короля перед началом работы Долгого парламента), он сделал копии, которые может представить в качестве доказательства. Таким образом, Пим становился новым свидетелем. Это решительно меняло дело. [8] Записи Пима, в частности, содержали следующее: К. С. (король Карл — А. С. ): «Как мы сможем вести наступательную войну, если у нас нет денег?» L. L. Ir. (лорд-лейтенант Ирландии — А. С. ): «Займем в Сити 100 000 ливров, продолжим энергично собирать корабельные деньги. Продемонстрировав любовь к подданным (видимо, речь идет о Коротком парламенте — А. С. ), Ваше Величество теперь свободно от правил управления и может использовать силу. В. В. использовало все пути, но не нашло понимания, и будете оправданы Богом и людьми. У Вас есть армия в Ирландии, и Вы можете использовать ее для приведения этого королевства в послушание; поскольку я убежден, что шотландцы не продержаться и пяти месяцев». L. Arch. (архиепископ — А. С. ): «Вы использовали все возможности, но это не принималось. Теперь законно применить силу» [ 11, II, 745–746 ].

В оценке тактики Пима в те дни между историками есть несогласие: «Действительно ли Пим ответственен за билль о государственной измене? Те, кто считает, что нет, основываются на высказанном им желании продолжать процесс импичмента. В этом, без сомнения, он был дальновиден. Предложенный билль мог и фактически стал раздражителем для лордов. Он усиливал их намерения следовать путем импичмента. Билль казался ему преждевременной мерой» [105, 201 ]. Уэджвуд, кажется, не сомневалась, что инициатива внесения билля о государственной измене целиком принадлежала Пиму, даже если он предпочел выставить на первый план других людей. П. Загорин полагал, что Пим на протяжении некоторого времени предпочитал вариант с импичментом, полагая, что его свидетельство убедит лордов. Поэтому билль был внесен сэром Артуром Хезельригом (по словам Кларендона, глупым самоуверенным человеком, которого подобрал Пим, и который готов был для его партии на все), а Пим даже 12 апреля предлагал «идти другим путем» [113, 220–221 ]. Рассел решительно возражал против тезиса Уэджвуд о «сфабрикованной Пимом теории измены». «Король Пим», как его называли противники, не был безусловным вождем в парламенте; билль о государственной измене поддержали многие другие влиятельные политики, в том числе Фолкленд, и, «как я твердо уверен, Хайд» [85, 30 ]. Что касается юридической теории, то «она, возможно, трактовалась расширительно во время процесса Страффорда, но многие ее элементы имели долгую, иногда респектабельную историю». В ее истоках статут 1352 года, который обосновывал обвинение стремлением разделить монарха и народ. Обвинение в государственной измене применялось по большей части во времена войны Алой и Белой Роз, Реформации и гражданских войн. Если в теорию государственной измены в рассматриваемый период были привнесены новые элементы, то их привнес, как считал Рассел, не Пим, а сам Карл I в 1629 году, когда сформулировал вопросы к судьям по делу Элиота. Как бы то ни было, потенциальной проблемой для врагов Страффорда было то, что акт о государственной измене, в отличие от импичмента, должен был скрепить подписью король.