Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Возникли две группировки: сторонники герцога Ричмонда и маркиза Хертфорда были против поиска союза с шотландцами, предпочитая искать пути соглашения с парламентом, в котором индепенденты тоже не считали теперь возможным мириться с участием Шотландии в войне на английской земле. В этом контексте надо понимать слова Хайда, политика, близкого к Ричмонду. Напротив, партия «иностранного вмешательства» не только рассчитывала перетянуть шотландцев на королевскую сторону, но и беспочвенно грезила о помощи континентальных держав. Эти ложные надежды Генриетты Марии искусно подогревал тогдашний правитель Франции, фаворит матери малолетнего Людовика XIV Анны Австрийской, кардинал Джулио Мазарини, на самом деле предпочитавший видеть Англию в состоянии смуты, что прекрасно понимал Хайд. Выразителем этой линии были Генри Джармин и Джон Эшбурнхэм, к которым присоединились Колпепер и Дигби. Историк Дэвид Скотт писал: «Хайд и его друзья утверждали, что лучшая королевская политика состоит в том, чтобы разжигать противоречия между индепендентами и пресвитерианами в Вестминстере. Они заявили, что передача принца Уэльского под попечительство иностранной (католической) державы, чьи интересы они рассматривали как несовместимые с интересами Англии, приведет к восстановлению единства между партиями в Вестминстере, подорвет возможность переговоров и отвратит чувства английского народа» [92, 53 ].

Скепсис Хайда к французам проистекал из его понимания сути французской политики по отношению к Англии, основы которой заложил кардинал Ришелье. Кларендон писал о нем: «В высокомерии и неумеренной склонности к тому, чтобы наносить вред под прикрытием заботы о чести своего суверена, он обнаруживал непримиримую ненависть к англичанам со времени несчастной провокации» [7, IV, 159 ]. Имелись в виду захват острова Иль де Ре и осада Ларошели. Ришелье «разжигал недовольство шотландцев, подстрекая их к восстанию, и успел увидеть, как подействовал, растекшись, подсыпанный им яд». Он изгнал из Франции королеву-мать и не допустил приезда Генриетты Марии, доставившей свою дочь в Голландию. Его преемник Мазарини ставил те же разрушительные цели, но действовал «хитростью, притворством и проворством», отличавшими его характер. Все, что удалось Мазарини на службе королю в годы малолетства монарха, полагал Хайд, «надо по справедливости объяснить дальновидностью и предусмотрительностью Ришелье, согнувшего целую нацию и поставившую ее в положение полного подчинения и покорности» [7, IV, 161 ]. Мазарини изначально не был враждебен Карлу I и англичанам, поэтому Генриетта Мария получила во Франции теплый прием, особенно со стороны искренне сочувствовавшей ей регентши Анны Австрийской, и обещание со стороны кардинала помочь оружием и амуницией. В них она «хотела видеть доказательство правдивости его намерений». Однако Мазарини, как и Ришелье, предпочитал видеть Англию в состоянии раздора; он полагал, что дела Карла еще не совсем плохи и был готов выделить несущественную помощь «обыкновенными вещами», чтобы война продолжалась, но недостаточную, чтобы одержать победу над врагом. Он заботился о сохранении отношений с английским парламентом и поддержании нейтралитета в гражданской войне. Положение усугубилось после поражения Карла I при Незби, когда стало ясно, что он не сможет воссоздать боеспособную армию. Это породило у Мазарини страх перед парламентом, в котором теперь господствовали решительные индепенденты. В этих условиях первоочередной стала задача примирить Карла I с шотландцами, всегда испытывавшими французское влияние и неготовыми продолжать союз с английским парламентом, оказавшимся в руках индепендентов. Выполнению этой задачи должно было послужить посольство Жана де Монтреля, однако тот быстро убедился, что это невыполнимая задача: шотландцы были тверды в требовании установления пресвитерианства не только в Шотландии, но и в Англии, Карл I не менее твердо противился «неразумным требованиям шотландцев» и считал епископальное устройство церкви единственно возможным [7, IV, 163–165 ]. Также оценил ситуацию заменивший Монтреля летом 1646 года Помпон де Белльевр, человек более высокого происхождения и статуса, дед которого был канцлером Франции.

Насколько правомерным было недоверие Кларендона к Франции? Можно сопоставить его мнение с точкой зрения видного советского историка Б. Ф. Поршнева, который основывался как на переписке Мазарини и Генриетты Марии, так и на рукописных документах, хранящихся в архиве канцлера Сегье в государственной публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина [135]. Главным фактором, определявшим политику Франции по отношению к Английской революции, было участие ее в Тридцатилетней войне. Пока военные действия продолжались, ни о каком прямом вмешательстве речи идти не могло. Ришелье воспринимал английские дела как дела сестры французского короля, поэтому «подавление английской революции оказалось заботой не только английского абсолютистского правительства, но в некоторой степени и французского» [135, 62 ]. Принимая или отвергая присущую части марксистских историков концепцию абсолютистской монархии в Англии, нельзя не видеть, что Поршнев расставлял акценты иначе, чем Хайд. В его интерпретации классовые интересы и идеологические установки французского двора заставляли желать подавления революции, а не «разыгрывать» английскую карту. У Мазарини эта тенденция проявилась еще определеннее. По крайней мере, с 1644 года во французском придворном обществе проявился быстро усиливавшийся страх: в Англии может возникнуть республика, что окажет опасное влияние и на Францию. Однако пока мир был недостижим, пока у Франции не хватало сил, чтобы нанести решающий удар по Габсбургам и переиграть своих противников на переговорах в Мюнстере, о войне с английским парламентом речи быть не могло. Поршнев писал об этом недвусмысленно: «Руководители французской монархии уже в 1646 году прекрасно понимали, что в Англии — революция, прекрасно разбирались в значении английских событий и боялись, что революция с минуты на минуту будет перенесена в их собственную страну. Но может быть они все-таки одновременно и радовались (курсив мой — А. С. ), что в соседней великой державе возник раздор и что она поэтому надолго ослабеет? Так утверждает школьная мудрость. Но политические деятели XVII века, оказывается, были проницательнее» [135, 73 ]. Детально проанализировав тайную инструкцию Белльевру, этот советский историк заключал: не имея возможности для вооруженного вмешательства в пользу Карла I, Франция должна была взять на себя роль посредника, поддерживая раскол индепендентов с пресвитерианами и шотландцами. Письма Мазарини Белльевру показывают, что план кардинала состоял в том, чтобы выступить в союзе с Шотландией на стороне Карла I, как только будет заключен европейский мир. Именно поэтому он предписывал склонять Карла к любым уступкам шотландцам, в том числе в вопросах веры. Того же требовала от короля Генриетта Мария. В сентябре 1646 года она писала ему: «Пресвитерианство и что-то хуже будет тебе навязано, хочешь ты этого или нет. Пойми: если коротко, вопрос в том, что ты выбираешь, быть королем пресвитериан или не быть королем, а пресвитерианство или законченное индепендентство все равно будут установлены» [74, 111 ]. Когда Белльевр сообщил о категорическом отказе Карла I идти навстречу пресвитерианам, Мазарини комментировал это так: «Тщетно надеялись бы врачи вернуть здоровье больному, который отвергает все лекарства, которые ему могут предложить» [135, 82 ].