Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Наконец, вопрос о цене перманентных завоеваний очень скоро встал на повестку дня общественной дискуссии, что свидетельствовало о начале складывания в России гражданского общества на рубеже 1860-х — 1870-х гг. Систематическое покорение Туркестана, этого региона, который стал для империи, по словам одного из британских консулов, «великой военной школой» [392], представлялось в статьях некоторых публицистов гораздо менее дорогим предприятием, чем бессчетные спорадические карательные операции по умиротворению воинственных племен и разбойных шаек, совершавших набеги из регионов, неподконтрольных русским [393].

Решение царя учредить на территории Коканда постоянные военноадминистративные органы привело к обнародованию высочайшего повеления о создании новой провинции на землях, которые раскинулись от озера Иссык-Куль на востоке до Аральского моря на западе. 6 февраля 1865 г. генерал-майор М.Г. Черняев, прозванный современниками «Ташкентским львом» за взятие крупнейшего города Центральной Азии, был назначен военным губернатором Туркестанской области с оперативным подчинением генерал-адъютанту Крыжановскому. Несмотря на это, Черняев продолжал действовать во многом на свой страх и риск в соответствии со складывавшейся обстановкой, а больше с собственными амбициями, которые он стремился оправдать происками англичан и экспансией Бухары против Коканда. Зачастую игнорируя распоряжения своего непосредственного начальника, не говоря уже о приказах военного министра, находившегося вдали от туркестанского театра, избегать немотивированных атак кокандских укреплений, новоявленный «конкистадор» использовал любой предлог для карьерного роста.

Так, штурм Ташкента и вторжение в Бухарский эмират он опять-таки представил как превентивный удар с целью нейтрализации коварных планов Англии укрепить свои позиции в ханствах [394]. Однако регулярные нарушения субординации со стороны генерала, методично фиксировавшиеся Крыжановским, и просьбы Горчакова обуздать строптивого военачальника, импровизированные операции которого выставляли Россию в крайне невыгодном свете перед международной общественностью, все же вынудили царя отозвать Черняева в Петербург, назначив специальную комиссию для расследования его деятельности. Любопытно, что, несмотря на временную опалу, «Ташкентский лев» впоследствии оказался востребованным на фронтах русско-турецкой войны 1877–1878 гг., по завершении которой получил пост генерал-губернатора Туркестана уже в царствование Александра III [395].

Длительная военная кампания против Бухары, которая продолжалась с 1864 по 1868 г., то есть фактически параллельно с покорением Коканда, наряду с намерением центра положить конец «вольнице» со стороны полевых командиров предопределили повышение статуса Туркестана до генерал-губернаторства согласно очередному указу императора [396]. Работа специальной комиссии под руководством Милютина завершилась 23 июля 1867 г. назначением на пост первого в истории российского «вице-короля» Туркестана близкого царю генерал-адъютанта К.П. Кауфмана. Мы неслучайно назвали его вице-королем, поскольку Александр II предоставил своему любимцу поистине неограниченные полномочия во всех сферах его административной деятельности. Властные функции Кауфмана были столь всеобъемлющи, что местные жители именовали генерала «полуцарь», в то время как некоторые остряки среди офицеров Генерального штаба дали ему прозвище «купца из милютинской лавочки» [397]. Впрочем, сам военный министр прокомментировал это событие следующим образом: «Генерал Кауфман получил как от министерств иностранных дел и военного, так и лично от самого Государя, положительное указание — избегать всяких новых завоеваний, всякого распространения пределов империи, как бы ни казались эти приобретения заманчивыми и легкими. Цель нашей политики в том крае должна была состоять в том, чтобы соседние ханства подчинить лишь нравственному нашему влиянию, установить мирные и торговые с ними сношения и прекратить грабежи в наших пределах» [398].

Образование Русского Туркестана символизировало наступление новой эпохи в интересующем нас регионе [399]. Как метафорически высказался один из историков, «Средняя Азия до некоторой степени стала выступать в качестве заморской колонии России, отделенная от нее колоссальным пространством песчаных пустынь» [400].

Справедливости ради упомянем все же и о критике, которая раздавалась в адрес правительства со стороны некоторых наблюдателей относительно той модели военно-административного устройства Туркестана, которую избрали петербургский Кабинет и сам Кауфман, направивший на высочайшее имя целую серию записок с проектами обустройства покоренных территорий. В частности указывалось на недостаточное знание географических, политических и экономических особенностей Туркестана военным и гражданским персоналом создававшегося генерал-губернаторства. Например, Венюков выражал сомнения в степени информированности о странах и народах, с которыми русские вынуждены иметь дело, чтобы проводить какой-то стратегически выверенный курс. Впоследствии эксперт указывал на географическое невежество Горчакова, якобы проявленное им в 1873 г., когда, поздравляя Кауфмана с завершением хивинской кампании, канцлер попросил генерала «на пути из Ташкента в Хиву не заходить в Кашгар, ибо это привело бы к затруднениям со стороны Англии». О систематическом непонимании реалий Центральной Азии высокопоставленными царскими бюрократами свидетельствовал и Черняев [401].

Развивая критику туркестанской политики правительства, начальник штаба Кавказского военного округа генерал-майор А. Свистунов даже составил специальную памятную записку о негативных последствиях установления российского протектората над Закаспийской областью. Проводя параллели между завоеванием Кавказа и систематическим покорением Средней Азии, автор записки утверждал, что всякие новые территориальные приобретения там неизбежно сдвинут фокус русской политики на восток, ослабив связи между географическим центром империи и ее западными, то есть европейскими, «окраинами», которые в дальнейшем проявят склонность к сецессии. По его мнению: «Если действительно преимущественное для нас значение Средней Азии заключается в том, что в случае войны России с Англией она (Средняя Азия. — Е.С .) может представить единственный путь для наступательных с нашей стороны действий против английских владений, если на этом только пути мы в состоянии открыть уязвимую для нас сторону британского могущества, то и в предвидении этой случайности несравненно выгоднее для нас в отношении Закаспийской степи система действий, ныне предлагаемая, чем покорение Россией всей страны до истоков Амударьи и отрогов хребта Гиндукуш. Покорив страну, в случае войны с Англией и усиленных при этом подстрекательств среднеазиатских племен, как со стороны нее, так и непременной ее союзницы Турции, мы должны бы были или наводнить среднеазиатские наши владения войсками, которые, расточив неимоверные усилия на поддержание спокойствия в крае, не могли бы ни в каком случае предпринять активных операций против Английской Индии; или, ограничившись самой пассивной ролью, совершенно очистить от войск наших Закаспийский край, оставить его на произвол судьбы с тем, чтобы впоследствии предпринять сопряженное уже с гораздо большими трудностями новое его завоевание» [402].