Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

По рассказам очевидцев, царские власти относились к бухарским евреям, подвергавшимся дискриминации в ханстве, гораздо лучше, чем к мусульманам. При этом следует подчеркнуть, что положение евреев в Бухаре было более сносным, чем в Хивинском ханстве, правитель которого подвергал их гонениям, хотя в Коканде они даже занимали ряд государственных должностей. Вполне понятно, что многие из них с нетерпением ожидали прихода царских войск, а некоторые активно помогали русским во время осады Бухары и других городов ханства. В частности, представители самых богатых купеческих семейств Чимкента и Ташкента зачастую выступали в роли тайных осведомителей и проводников для русских офицеров. Характерно, что после утверждения российской власти вплоть до 1889 г. евреи Центральной Азии пользовались равными правами со всеми другими подданными империи, включая разрешение беспрепятственного въезда в европейские губернии России, поскольку для большинства торговля являлась основным занятием. Неудивительно поэтому, что к концу XIX в. только в Ферганской области насчитывалось 693 торговых и промышленных заведений, принадлежавших местным евреям [383].

Как уже отмечалось выше, англофобия продолжала выступать сильным побудительным мотивом движения русских к Оксу. По верному замечанию одного российского путешественника, «роль страха перед Англией в ходе постоянных завоеваний не следует недооценивать», поскольку правители и претенденты на их троны в ханствах частенько апеллировали к Калькутте в борьбе за власть, используя жупел «царской агрессии». Выше мы приводили пример с посланниками из Коканда, прибывшими в столицу Британской Индии с мольбой о помощи. Другим типичным эпизодом в этом отношении стало бегство в Радж Абдул Мелик-хана, старшего сына бухарского эмира Саида Музаффар-у-Дина, после поражения восстания, которое он поднял против своего отца-коллаборациониста и русских оккупационных властей. Заручившись покровительством англичан, он продолжал настаивать на своих правах в качестве законного претендента на престол в течение многих лет [384].

Данный сюжет иллюстрирует одну из причин сохранявшейся англофобии в кругах военно-политической элиты России. Чтобы противопоставить европейскому либерализму в британской упаковке некий идейный концепт, понятный и привлекательный для традиционных азиатских социумов, царские стратеги предлагали императору начать широкую пропаганду традиционных духовных ценностей Святой Руси на Востоке, стремясь поддерживать дружественные отношения с двумя «большими азиатскими соседями», имея в виду Персию и империю Цин, дабы в случае открытой борьбы с Англией, как подчеркивал Венюков, «иметь их за себя хотя бы нейтральными, а не против» [385].

В свете сражений, которые вели царские войска против кокандцев, а затем и бухарцев, любому беспристрастному наблюдателю становилось ясно, что уничтожение первого ханства откроет дорогу беспрепятственному проникновению русских в Восточный Туркестан, а установление протектората над вторым будет означать контроль России над важным духовным центром ислама. Неслучайно в июле 1865 г. после очередного вторжения в Кокандское ханство эмир Бухары стал рассматриваться многими правоверными на Среднем Востоке как «новый Тимур», способный при благоприятных условиях объединить весь регион, включая Афганистан, под своей десницей для отпора притязаниям персидского шаха с запада, русского царя — с севера и англичан — с востока [386].

В то же время царские дипломаты продолжали заявлять своим британским партнерам о беспочвенности опасений Лондона и Калькутты относительно неограниченного русского экспансионизма. Так, в беседе с послом сэром Э. Бьюкененом 12 сентября 1865 года А.М. Горчаков поспешил сослаться на пример Великобритании, указав, что императорское правительство намеревается учредить генерал-губернаторство в Азии по примеру англичан, создавших на территории Индостана вице-королевство вслед за подавлением восстания сипаев [387]. При этом, однако, он невольно открыл перед собеседником основную дилемму российской политики на Востоке: стремиться к прямому поглощению завоеванных территорий, либо вести дело к превращению их в буферные государства между имперскими владениями Британии и России [388].

Очевидно, под впечатлением этих высказываний американский историк М. Холдсуэз пришла в своей монографии к ошибочному выводу, что «система буферных стран и более или менее признаваемые сферы влияния, которые составили modus vivendi между Великобританией и Россией в Центральной Азии, были тем, что как Горчаков, так и Гире стремились учредить на протяжении всей второй половины века (девятнадцатого. — Е.С. ). Этому хрупкому балансу неизбежно угрожал каждый новый шаг в ходе русского продвижения вперед, и именно это соображение сдерживало и откладывало более агрессивные планы военных администраторов, причем не только ответственных лиц в Туркестане и Западной Сибири, но и на Кавказе» [389]. Наше исследование показывает, однако, что царское правительство так и не сделало окончательного выбора в пользу одного из сценариев, понимая статус буферов не совсем так, как его рассматривали творцы британской внешней политики. Если для русских буферное государство являлось протекторатом, фактически лишенным суверенитета, то англичане признавали его независимость, хотя и ограниченную личными договоренностями с местными правителями.

Ранее мы уже упоминали идею буферных государств, предложенную К.В. Нессельроде в бытность его министром иностранных дел при Николае I. Позднее, уже в период царствования Александра II некоторые высокопоставленные региональные администраторы развивали эту концепцию. К примеру, генерал-губернатор Оренбурга и Самары Н.А. Крыжановский предложил Горчакову восстановить Ташкентское ханство, существовавшее в начале XIX в. и позднее разгромленное Кокандом. Согласно точке зрения генерала, такое буферное государство могло эффективно прикрыть границы России на Амударье [390]. Ниже будет также показано, как всесильный Кауфман одно время выступал со сценарием поддержки Петербургом создания буфера в Восточном Туркестане.

Возвращаясь к объяснению мотивов завоевания центральноазиатских ханств, полагаем, что не следует сбрасывать со счетов дополнительные факторы, оказывавшие влияние на этот процесс: честолюбивые амбиции сильных личностей, вроде Игнатьева, Кауфмана или Черняева; соперничество различных политических клик при петербургском дворе за благосклонное внимание императора, а также трения между центральным правительством и формировавшимися региональными элитами, — все эти обстоятельства снижали оперативность и эффективность принятия решений в конкретных ситуациях [391].