Елена Рыдзевская - Древняя Русь и Скандинавия в IX–XIV вв.

Под 992 г. Повесть временных лет излагает предание о войне с печенегами, представителя которых побеждает в поединке русский юноша. Дело происходит на Трубеже, «кде ныне Переяславль» — город, как известно, уже существовавший до времени Владимира и упоминаемый летописью под 907 и 945 гг. Этот эпизод, внесенный в летопись, по мнению Шахматова, составителем Повести временных лет [547], можно, как мы видим, лишь условно называть «переяславским»; искусственна и этимология названия города, которую летописец связывает с именем своего героя: «зане перея славу отроко тъ» (по Радзивилловскому и Московскому Академическому спискам: «зане Переяславъ отроку тому имя»).

Не буду излагать содержания этого общеизвестного эпизода. Параллелей к нему мы находим очень много, начиная с той весьма близкой, которая известна из Библии, — поединок Давида с Голиафом. Близость эта, во всяком случае, не объясняется книжным заимствованием и сознательной стилизацией летописцем, который в таком случае не преминул бы сравнить своего героя с Давидом и стал бы распространяться на эту тему. Переяславская легенда слишком свежа и непосредственна для того, чтобы заподозрить ее в книжном происхождении.

Безымянный в Повести временных лет победитель печенежского богатыря (вариант Радзивилловского и Московского Академического списков нельзя, конечно, принимать как свидетельство об его имени) в Никоновском своде под 1001 и 1004 гг. и в Степенной книге называется Ян Усмошвец [548]. Фольклорными отголосками переяславской легенды являются украинская сказка о Кирилле Кожемяке [549]и тамбовская — о Никите с тем же прозванием [550], а в особенности украинское сказание о борьбе с турками: царь дважды вызывает охотника побороться с турецким богатырем, на третий вызов является малорослый и тщедушный паренек, турецкий богатырь смеется над противником, однако оказывается побежденным, правда — не силой, а хитростью [551].

Эпический мотив единоборства с вызовом охотника, испытанием его силы и победой его над врагом-богатырем широко распространен у очень многих народов. Так, с одной стороны, весьма сходные мотивы встречаются в старофранцузских Chansons de gestes [552], а с другой — в монгольских и бурятских эпических сказаниях [553].

Вернемся к основной теме настоящей работы. Причем же в переяславской легенде варяги? В летописи под 992 г. о них не говорится ни слова, но вопрос этот вызван тем, что переяславский эпизод исследователи неоднократно сопоставляли с некоторыми скандинавскими сказаниями, дошедшими до нас в сагах.

Это, во-первых, повесть о Торстейне Бычья Нога, forsteinn uxafotz , вставленная в позднюю (распространенную) редакцию саги о конунге Олаве, сыне Трюггви [554]. Здесь мы находим мотив испытания силы героя на быке, с той разницей, что норвежский юноша отрывает быку ноги (отсюда его прозвище «Бычья Нога»), а русский вырывает у него кусок мяса. Этим сходство и ограничивается, во всем остальном сюжет и обстановка повести о Торстейне ничего общего с переяславской легендой не имеет, и ее никак нельзя считать «скандинавской переделкой» этой последней, как полагал С. Л. Гедеонов [555]Испытание силы на быке, может быть, действительно является каким-то фрагментарным отголоском древнерусского сказания, но и только.

Во-вторых, русский эпизод в саге о Бьёрне, составленной в конце XII или начале XIII в. С ним дело обстоит сложнее. Исландец Бьёрн был на Руси (по хронологии саги — в 1008–1010 гг.) у конунга Вальдимара, т. е. князя Владимира, который подвергся в это время нападению со стороны могучего богатыря Кальдимара, своего близкого родича, nafraendi . Считалось, что оба имеют одинаковое право на княжество, не доставшееся Кальдимару лишь на том основании, что он был моложе своего соперника.

Ему оставалось пуститься в походы и грабежи, чтобы добыть себе славу. Он идет войной на Вальдимара и вызывает на поединок кого-нибудь из его дружинников, чтобы таким путем решить спор из-за владений, на которые претендует. На нападение с его стороны Вальдимар реагирует посылкой к нему людей с предложением мира и с приглашением прийти и взять половину княжества. Но Кальдимар хочет владеть им безраздельно и предоставляет сопернику на выбор — идти друг на друга всей ратью или устроить поединок. Дружина советует Вальдимару собрать войско и биться с Кальдимаром. Вальдимар двигается навстречу противнику, а затем уже сам предлагает поединок и вызывает охотника среди своих. Никто из его дружинников не решается выступить. На бой с Кальдимаром вызывается Бьёрн и убивает его [556].

Р. Бур видит в этом столкновении между двумя русскими князьями отражение летописного известия под 980 г. о борьбе Ярополка с Владимиром [557]. Ф. А. Браун [558]и X. де Боор [559]сомневаются в предложенной Буром исторической идентификации этого эпизода, так как в летописи под 980 г. никакого поединка нет. Браун считает вероятным влияние на сагу переяславского эпизода, с которым у нее есть точки соприкосновения, а также предания о единоборстве Мстислава с Редедей (Повесть временных лет под 1022 г.). Все это объединено одним и тем же эпическим мотивом решающего поединка; оба русские сказания в процессе развития саги слились в один эпизод, героем которого стал Бьёрн. При этом Браун не исключает и влияния сведений о борьбе Владимира с Ярополком, происходившей более чем за 20 лет до пребывания Бьёрна на Руси [560].

Начнем с поединка Мстислава и Редеди. С переяславской легендой его сближает мотив решающего единоборства, но здесь нет таких характерных подробностей, как поиски героя и испытание его силы. Летописный рассказ 1022 г. вероятнее всего совершенно независим от переяславской легенды, несмотря на общность мотива. Шахматов полагает, что этот рассказ восходит к местному тмутараканскому преданию [561], о поединке Мстислава с Редедей, как известно, знает и «Слово о полку Игореве». Что касается русского эпизода в саге о Бьёрне, то в число его возможных русских источников предание о Мстиславе и Редеде, как я полагаю, не входит; их можно искать в другом направлении.

Браун справедливо отмечает отсутствие жизненных деталей в данном месте саги, трактовку поединка Бьёрна с Кальдимаром лишь в общих фразах, искусственность самого имени «Кальдимар», а также не свойственную сагам вообще неопределенность указаний на родственные отношения, выразившуюся в обозначении Кальдимара довольно растяжимым термином nafraendi . Все это говорит не в пользу подлинности и первоначальности повествования саги в этом месте. Браун прав и в том, что ищет для него не один, а несколько русских источников и видит в нем отражение нескольких исторических преданий [562].