Виктор Таки - Россия на Дунае. Империя, элиты и политика реформ в Молдавии и Валахии, 1812—1834 [litres]

Назначение подольского военного губернатора бессарабским наместником весной 1812 года весьма символично. Присоединенная к Российской империи в результате второго раздела Польши Подолия была территорией, в которой социально доминировала польская знать. В первые два десятилетия, последовавшие за российской аннексией, отношения между империей и польской элитой оставались неопределенными, особенно в условиях противостояния России революционной и наполеоновской Франции. В ответ на создание Наполеоном Великого герцогства Варшавского в 1807 году Александр I дал сигнал полякам о своей готовности предоставить им широкую автономию в составе Российской империи [252] О политике Наполеона в Польше см.: Blackburn Ch . Napoleon and the Szlachta. Boulder, Colorado: East European Monographs, 1998. О российской политике в «польских» губерниях см.: Долбилов, Миллер . Западные окраины Российской империи. С. 75–78. См. также сравнительное исследование российской, австрийской и прусской политики на территориях бывшей Речи Посполитой: Wadycz P. The Lands of Partitioned Poland, 1795–1918. Seattle: University of Washington, 1993. О намерении Александра I предоставить полякам автономию накануне вторжения Наполеона см.: Zawadzki . A Man of Honor. P. 194–195, 200–204. . Несмотря на массовое участие поляков в наполеоновской кампании 1812 года, российский император создал в 1815 году королевство Польское со своей конституцией, связанное с Россией лишь посредством личной унии [253] О создании Царства Польского и его существовании в составе Российской империи см.: Долбилов, Миллер . Западные окраины Российской империи. С. 83–94; Thackeray F. Antecedents of Revolution: Alexander I and the Polish Kingdom, 1815–1825. Boulder, Colorado: East European Monographs, 1980. . Александр I даже рассматривал возможность включения в его состав «земель от Польши возвращенных» в результате второго и третьего разделов [254] Это намерение вызвало большое недовольство среди русского дворянства и стало одним из источников заговора декабристов: Долбилов, Миллер . Западные окраины Российской империи. С. 90–91. . В 1816 году политика сотрудничества с польскими элитами на западных окраинах шла полным ходом, и решение назначить подольского губернатора бессарабским наместником может свидетельствовать лишь о том, что император рассматривал Бессарабию в качестве одной из западных окраин России.

В инструкциях Бахметьеву отмечалось, что политика в отношении Бессарабии «находится в полном соответствии с тою, которую Его Императорскому Величеству было угодно принять в отношении других территорий приобретенных в правление Его Императорского Величества» [255] Записка, приложенная к Высочайшему рескрипту // РГИА. Ф. 1286. Оп. 2. Д. 70. Л. 25–26. . Отсылка к Великому княжеству Финляндскому и Царству Польскому здесь очевидна, как и ожидание, что бессарабское дворянство сыграет ту же роль в областном управлении, которую играли польские и финские элиты в своих регионах. Назначение подольского губернатора бессарабским наместником свидетельствовало о намерении императора уважать привилегии бессарабской знати; свидетельствовало об этом и его указание разработать новый устав на основании местных законов и обычаев. Таким образом, политика бессарабской автономии была связана с политикой Александра I в отношении польских элит, которая, в свою очередь, определялась противостоянием с Наполеоном. Речь идет не просто о типологическом сходстве, но о прямой взаимосвязи: Бахметьев привез с собой в Бессарабию свою польскую канцелярию, начальник которой, Н. А. Криницкий, и стал главным автором Бессарабского устава 1818 года [256] Вигель Ф. Ф. Замечания на нынешнее состояние Бессарабской области // Вигель Ф. Ф. Записки Филиппа Филипповича Вигеля. M.: Университетская тип., 1892. Т. 6. С. 4 (отдельная пагинация). .

По прибытии в Кишинев наместник сконцентрировался на разработке Устава. Результатом его усилий стал «Проект главных оснований к образованию внутреннего гражданского управления в Бессарабской области», который составил основу Устава 1818 года [257] Материалы для новейшей истории Бессарабии // Записки Бессарабского статистического комитета. Т. 3. С. 147. . Он предполагал создание в области Верховного совета, состоящего из наместника, гражданского губернатора, вице-губернатора, председателей уголовного и гражданского судов и четырех депутатов бессарабского дворянства, избираемых на три года. Совет представлял собой высший исполнительный орган и суд последней инстанции. Те решения Верховного совета, которые ни в чем не противоречили российскому законодательству, вступали в силу незамедлительно, хотя и могли быть впоследствии оспорены в Государственном совете или Министерстве юстиции. Большая часть членов уголовного и гражданского судов избиралась бессарабским дворянством, как и члены исправничеств и уездных судов [258] Там же. С. 150, 152. .

Проект Устава развивал принципы «Правил» 1812 года и предполагал создание бессарабской автономии, основанной на местных особенностях. После предварительного утверждения в Петербурге в 1817 году Устав образования Бессарабской области был утвержден Александром I после встречи с представителями бессарабского дворянства в Кишиневе в апреле 1818 года. Тем самым, Устав стал своего рода соглашением между императором и представителями местной элиты. Бессарабское дворянство получило широкие возможности участия в местном управлении, основанном на местной правовой традиции и обычаях. Взамен император требовал, чтобы они не рассматривали «народный характер» области и «особый образ управления» в качестве узкосословной привилегии. В своем рескрипте Бахметьеву Александр I подчеркивал, что его «намерение не клонится к тому, чтобы сие безмерное благо и все от него проистекающее были исключительным уделом одного сословия жителей; все должны иметь участие к тому в справедливой мере» [259] Рескрипт Александра I – А. Н. Бахметьеву. 29 апреля 1818 г. // ПСЗ. Сер. 1. № 27357. Т. 35. С. 222. .

Риторика правления, сообразного с местными особенностями, сопровождавшая разработку и введение Бессарабского устава 1818 года, помогала заполнить пробелы имперской легитимности. К началу XIX столетия (а в ряде случаев и ранее) продолжающаяся территориальная экспансия привела к исчерпанию потенциала российской имперской мифологии. Никакое риторическое изощрение не позволяло оправдать присоединение Финляндии, Польши или Бессарабии в рамках «собирания русских земель» или вступления в наследство Золотой Орды [260] Каппелер А. Формирование Российской империи в XV – начале XVIII века: Наследство Византии, Руси и Орды // Российская империя в сравнительной перспективе / Ред. А. И. Миллер. M.: Новое изд-во, 2004. С. 94–116. . Чтобы легитимизировать вхождение этих территорий в состав России, самодержавию потребовалось инкорпорировать в свой дискурс элементы местных политических традиций, а также придать последнему более систематическую форму.