Кирилл Соловьев - Союз освобождения. Либеральная оппозиция в России начала ХХ века

Волна поднималась, в том числе усилиями власти, и та же власть пыталась сбить ее новыми репрессиями. 8 января были провозглашены карательные меры в отношении неугомонного Тверского земства. В апреле 1904 года министром внутренних дел не был утвержден в должности председателя Московской губернской земской управы Д. Н. Шипов. Он целых одиннадцать лет возглавлял Московское земство, а значит, был в центре всего земского движения России. Тот факт, что Шипова не утвердили в должности, вызвал плохо скрываемое раздражение у земцев даже самых умеренных взглядов. Разворачивалось правительственное наступление. Прошла ревизия земства в Суджанском уезде, в Курской губернии. Были приняты соответствующие кадровые решения. Шепот недовольства перерастал в ропот, который постепенно становился все громче.

Для оппозиционной общественности едва ли не узловым был вопрос о конвертации своего недовольства в политические изменения. Мертвую зыбь 1902–1903 годов можно было объяснять по-разному: либо затишьем перед бурей, либо отсутствием перспектив у революционного движения. В 1902 году В. А. Маклаков писал своему зарубежному корреспонденту:

Что-то страшное, дикое и неуловимое делается у нас. Убийство Сипягина в противоположность боголеповскому вызвало усиленную реакцию. Она пока еще только грозит, чувствуется в назначениях, отдельных мерах, но чувствуется отчетливо и последовательно. А недовольство все крепнет, покорное, трусливое, но всеобщее. Все «интеллигентное» общество ждет, что его что-то спасет. Конечно, ждут спасения извне; кто с нетерпением и страхом ожидает возрождения партии террора, кто ждет спасения от такого массового движения, как на Юге, потому что не стали стрелять в мужиков, сбитых с толку ложным манифестом, войска, кто надеется на рабочих и финляндцев. Одно несомненно: повод к репрессиям явится; репрессия все задавит — тоже верю. Недолго, год или полтора, наше правительство будет — не управление страной (так в источнике. — К. С. ), а борьба со страной и все по-прежнему гадко и противно.

В версии Маклакова массовые движения сродни явлениям природы. Они периодически случаются, драматически меняя расклад сил. На них стоит уповать как на чудо — или же убедить себя, что это чудо неизбежно. Среди представителей леворадикальной общественности мало кто сомневался, что революция, политическая или социальная, пролетарская или буржуазная, уже на горизонте. Осталось только верно распределить роли. Летом 1902 года в марксистских кружках уверенно декларировали, что социал-демократическое движение обрело прежде неведомую силу. Рабочий готов к смелым шагам. В этой связи Струве и его «Освобождение» смотрелись опасной силой, готовой перехватить почти случившуюся победу. Одна из марксисток в кругу своих товарищей по эмиграции так объясняла ситуацию 1902 года:

Теперь, когда социал-демократическое движение окрепло, из разных щелей вылезли те, что раннее прятались и выжидали, теперь их будет вылазить все больше, они почувствовали, что есть люди-рабочие, которые для них вытянут каштаны из огня, вы увидите, что вокруг Струве сгруппируются либералы, которые чувствуют, что не сегодня-завтра рабочие пойдут в огонь и после этого эти господа явятся… они заберут в свои руки власть, а когда рабочие посмеют высказать послание, чтобы и их голос был услышан, мы переживем повторение «июньских дней». Рабочие выйдут на улицу потребовать себе права, а наше «либеральное» правительство их перестреляет тысячами.

Эта точка зрения находила понимание. Кружковая культура создавала иллюзию всесилия. Тот, кто обрел знание законов истории, не сомневался в своей итоговой победе, а значит, и в широкой поддержке масс. В июле 1904 года А. В. Тыркова нашла в Женеве квартиру Ульяновых. Она хотела встретиться со школьной подругой Надей Крупской. Ульяновы жили на окраине города, в рабочем квартале. Это был небольшой домик, который обходился семье в 40 франков в месяц. Прислуги не было. По словам Тырковой, в доме были разгром и грязь, хозяевам было не до домашних дел. «Владимир слишком идеализирован, слишком верил. Если бы ты знала, сколько грязи, мелочности… Прямо руки опускаются», — объясняла Н. К. Крупская. Тут вошел Ленин. «Некрасивый, маленький, лысый, с умными, внимательными глазами». Тыркова набросилась на него с упреками: почему он пошел на партийный раскол, который играл на руку правительству? Ленин согласился с этим доводом: «Но иначе нельзя было». Чувствовалось, что с «освобожденкой» он говорить не хотел. Ульяновы потом заходили к Тырковой. «Ведь нас с вами, когда революция настанет, повесят и спрашивать не станут, что им взять, отрезки или всю землю. Или вы надеетесь уцелеть?» — спрашивала Тыркова. «Конечно, — не сомневался Ленин. — Это вас повесят, а меня никогда. Как только наступит революция, мы станем во главе движения». Тыркова не верила, что у него есть связь с массами. Собеседник не колебался: «В одном Петербурге я считаю не меньше 3000 организованных рабочих. Мы будем руководить ими. А они связаны органически с толпой». Все это не убеждало Тыркову. Она полагала, что в пылу партийной борьбы Ленин был не в состоянии верно оценить расклад политических сил.

«Освобожденцы» учились проводить границу между собой и партийными социалистами. Они тоже были за революцию, но за другую. Ставка делалась не на физическую мощь, а на общественное мнение. Динамичное колебание настроений, считали они, обескровливает власть. 13 апреля 1905 года В. Д. Набоков пояснял свою позицию П. Б. Струве:

Я глубоко убежден, что пока у господствующего режима есть в его распоряжении, физическая сила, он добровольно не уступит свой позиции. Рано или поздно, неизбежно открытое столкновение… Разумеется, чем сильнее и прочнее будет организовано общественное мнение, тем больше надежды, что оно выйдет победителем и эта победа не будет кровавой.

Насилие — возможное следствие политического кризиса, однако отнюдь не основной инструмент борьбы. В. И. Вернадский еще в сентябре 1902 года полагал необходимым от него отмежеваться. Следовало вполне определенно, недвусмысленно сказать о неприятии политических убийств:

Ведь система убийств всегда лишает придерживающуюся ей группу нравственной силы, выдвигает на первое место людей руки, а не дела, и то отношение к убийствам, которое теперь проявляется в русском обществе, есть отношение нездоровое и перевернутое.

Массовое движение скорее разочаровывало «освобожденцев». Оно не казалось союзником будущей революции. Может быть, даже наоборот — смотрелось гибким материалом в руках власти. Так называемая зубатовщина, полицейский социализм, тому подтверждение.