Джон Келли - Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

В подчинении у бидлов были «грабельщики», люди, которые непосредственно делали уборку. Они очищали водосточные желоба, убирали трупы мертвых животных, мусор с улиц и переулков и выкидывали его в Темзу или в другие места сброса, такие как Ривер Флит [221] Подземная река в окрестностях Лондона. ( Прим. ред .) .

У бидлов и грабельщиков в средневековом Лондоне была не только самая грязная работа, но и самая неблагодарная. В 1332 году на одного бидла в районе Криплегейт было совершено нападение. Преступник, желая обидеть бидла не только физически, но еще и морально, украл его тележку. Несколько лет спустя две женщины в Биллингсгейте с такой жестокостью обругали работавших на улице грабельщиков, что муниципальные власти приказали арестовать их [222] Сабин, City Cleaning in Medieval London , с. 23–30. . Действительно, если судить по современным меркам, средневековый Лондон, похоже, был втянут в гражданскую войну между низшими сословиями на почве санитарии. С одной стороны, были негодяи, такие как бранящиеся женщины из Биллингсгейт и Уильям Э. Коснер, король мусора в районе Фаррингдон Визаут. С другой стороны, король Эдуард III, который негодовал: «Грязь выбрасывается из домов днем и ночью» [223] Филип Зиглер, The Black Death (Нью-Йорк: Harper & Row, 1969), с. 156. . Нервный мэр города пытался смягчить эти вспышки королевского гнева с помощью ряда игнорируемых практически всеми законов о санитарии. Бидлы, унтер-бидлы и грабельщики были глубоко оскорблены отношением горожан, а разгневанные горожане и жестокие владельцы лавочек – беспределом чиновников.

Зернохранилища, поля овса и ячменя, а также большое количество домашних животных способствовали распространению крыс в средневековой сельской местности, а архитектура сельской Европы, возможно, сделала крестьян особенно уязвимыми для острых зубов этого животного. Большинство крестьянских хижин было построено из веток и штукатурки, это была своего рода средневековая версия древесноволокнистой плиты. Сначала ветки переплетались между собой в виде решетки, а затем по получившейся решетке размазывалась штукатурка. Конструкция была настолько ненадежной, что один несчастный английский крестьянин однажды утром за завтраком был убит попавшим в стену его дома копьем, которым кто-то неудачно прицелился [224] Грэм Твигг, The Black Death: A Biological Reappraisal (Лондон: Batsford Academic and Educational, 1984), с. 102. .

Вспышка чумы в начале двадцатого века в египетской деревне Садар-Базар подчеркивает еще один благоприятствующий крысам аспект крестьянской жизни. Подсчет крыс в деревне показал, что в семьях, где спали в одном помещении со своими домашними животными, приходилось больше крыс на одно домохозяйство (а точнее 9,6), чем в семьях, которые этого не делали – показатель был 8,2 [225] Там же, с. 105. .

Греки, у которых был культ тела, считали чистоту главной добродетелью, а римляне ценили гигиену настолько высоко, что их общественные бани были похожи на храмы. В термах Диоклетиана «самый бедный римлянин мог за небольшую плату ежедневно наслаждаться присутствием в месте, которое могло бы вызвать зависть азиатских королей» [226] Эдуард Гиббон у Маклафлина, Coprophilia , с. 7. , – писал Эдуард Гиббон. Однако ранние христиане, считавшие самоотрицание главнейшей добродетелью, считали купание если не пороком, то по крайней мере искушением. Кто знает, какие нечистые мысли могут прийти в голову человеку, лежащему в ванне с теплой водой? Принимая во внимание эту опасность, святой Бенедикт говорил: «Тем, кто здоров, особенно молодым людям, купание разрешается лишь изредка» [227] Там же, с. 11. . Святая Агнесса последовала этому совету и умерла, ни разу не помывшись.

Религиозные предрассудки в отношении купания смягчились в позднем Средневековье, хотя и этого было недостаточно, чтобы значительно улучшить стандарты личной гигиены. Екатерина Сиенская, родившаяся в 1347 году, также никогда не мылась, хотя самым большим ее достижением можно считать ее способность месяцами не испражняться (как сообщали очевидцы). Святой Франциск Ассизский считал воду даром Бога. По его мнению, она была слишком драгоценной, чтобы тратить ее, и поэтому сам весьма нечасто совершал омовения. Миряне же сопротивлялись мытью по менее возвышенным причинам. Одна средневековая жительница по имени мисс Мэннерс говорила о купании как о способе быть «цивилизованным и вежливым по отношению к другим» [228] Там же, с. 86. . Но в реальности обывателю было легче вымыть по утрам только лицо и руки, так же как и выбросить из окна полный ночной горшок, вместо того чтобы несколько раз спускаться по лестнице. Меняли одежду средневековые жители тоже нечасто. Вот, к примеру, одна расхожая фраза, встречающаяся в англо-французском словаре XIV века: «Привет! Меня так кусают блохи!» [229] Флорилегиум Стефана , изд. Марк Харрис, 19 мая 1997, stefan@florilegium.org.

Без сомнения, основным переносчиком Черной смерти среди насекомых была X. cheopis , крысиная блоха, но, учитывая состояние средневековой культуры тела, весьма вероятно, что Pulex irritans , человеческая блоха, также сыграла не последнюю роль в распространении средневековой чумы.

От Каффы до Вьетнама и Афганистана никакая человеческая деятельность не была более тесно связана с чумой, чем война, и мало какие века были такими же жестокими, как четырнадцатое столетие. За десятилетия до чумы шотландцы убивали в войнах англичан, англичане – французов, французы – фламандцев, а итальянцы и испанцы – друг друга. Более того, в течение тех жестоких десятилетий коренным образом изменилась сама сущность войны. Армии становились больше, сражения – кровопролитнее, все чаще в них страдало мирное население и подвергалось разрушению их имущество – и каждое изменение способствовало тому, что средневековое поле битвы и средневековый солдат становились более эффективными агентами болезней [230] Аберт, From the Brink of the Apocalypse , с. 63. .

Различные историки связывают начало Военной революции позднего Средневековья с разными событиями. Возможно, все началось в один жаркий июльский день 1302 года на лугу за пределами фламандской деревни Кортрейк. Утром большая французская группа кавалеристов, направлявшаяся в Кортрейк для освобождения своих находящихся в осаде товарищей (Фландрия в четырнадцатом веке являлась французским владением), натолкнулась на проход, заблокированный несколькими батальонами непоколебимых фламандских лучников и пикинеров, одетых в шлемы в виде раковин для мытья посуды и сетчатую броню.

Вскоре после полудня французский главнокомандующий Роберт из Артуа приказал атаковать фламандцев, и его кавалерия – величественные рыцари-воины «августейшего и суверенного дома Франции» – с флагами, развевающимися на ветру, двинулись вперед по высокой траве. Форсировав небольшой ручей на полпути к лагерю противника, французы ускорили темп наступления. Мгновение спустя раздался оглушительный грохот, и безоблачное июльское небо наполнилось тысячами фламандских стрел со стальными наконечниками. Через несколько секунд грохот повторился с новой силой, и несколько сотен французских лошадей врезались в линию фронта фламандцев на скорости тридцать километров в час. Согласно традиционной средневековой военной теории, несущаяся кавалерия должна была сбить фламандцев с ног, как кегли для боулинга, чтобы лошади смогли их затоптать, а всадники – добить копьями. Но в Кортрейке боги войны изменили правила. Вместо того чтобы пробить линию обороны фамандцев, французы разбились об нее, как морская волна об утес, и рассыпались, как Шалтай-Болтай, на части – лошади отдельно, люди отдельно [231] Клиффорд Дж. Роджерс, «The Age of the Hundred Years War», в Medieval Warfare: A History, изд. Морис Кин (Oxford: Oxford University Press, 1999), с. 137. .