Джон Келли - Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

Искоренение населения – еще одна особенность войны, связанная с тактикой шевоше и выходящая за ее пределы, – также оказало большую помощь Y. pestis во Вьетнаме. В 1969 году в деревне Донг Ха от эпидемии чумы пострадало более шестисот человек, большинство из которых были детьми. Опять же, армейские врачи США обнаружили повсюду крыс и блох, но на этот раз заражение вызвал дисбаланс ресурсов, а не осада. Маленькая Донг Ха неожиданно стала перевалочным пунктом для беженцев, направляющихся на юг из демилитаризованной зоны и на восток из Кхешани. Но в деревне не было санитарных ресурсов, чтобы справиться с таким потоком давно не мывшихся людей [239] Лейтенант-коммандер Фредерик М. Беркл-младший, «Plague as Seen in South Vietnamese Children », Clinical Pediatrics 12, вып. 5 (май 1973), с. 291–298. .

Конечно, невозможно сказать с точностью, как и в какой степени эти три фактора – война, голод и отсутствие санитарии – способствовали распространению Черной смерти, но с некоторой уверенностью можно утверждать, что к тому времени, когда Y. pestis покинула Каффу в конце 1346 или в начале 1347 года, Европа уже по горло стояла в воде, которая все прибывала и прибывала.

Средиземное море хранит в себе множество секретов. Это секреты его подводных гор – высоких хребтов, которые когда-то соединяли Тунис с Сицилией, а Испанию с Марокко. Это секреты его таинственного предка, моря Тетис, которое до появления Евразии со всех сторон соединялось с Великим Восточным океаном. Это секреты людей, погибших в водах Средиземноморья: братьев Вивальди, исчезнувших в бесконечности долгот и широт в поисках пути в Индию. И величайший секрет из всех: судьба больных чумой генуэзцев, которые сбежали из Каффы, зараженные «болезнью, скручивающей их кости» [240] Филип С. Зиглер, The Black Death (Нью-Йорк: Harper & Row, 1969), с. 40. .

«Отвечайте же, генуэзцы. Что вы наделали?» [241] Де Муссис, «Historia de Morbo», в The Black Death: Manchester Medieval Sources , пер. и изд. Розмари Хоррокс (Манчестер: издательство Манчестерского университета, 1994), с. 19. – вопрошал современник от имени людей, погибших от чумы. Но Генуя хранила тогда молчание о своих кораблях и хранит его до сих пор. Чума, привезенная из Каффы, бродит по страницам произведений о Черной смерти, словно призрак над ночным морем. В одном рассказе говорится о трех стремительно несущихся с востока галерах со специями, «подгоняемых зловонным дыханием ветра» [242] Луи Хейлиген, «Breve Chronicon Clerici Anonymi», у Хоррокс, The Black Death , с. 42. . В другом источнике рассказывается о четырех генуэзских кораблях, возвращающихся из Крыма, «полных зараженных моряков» [243] Джованни Виллани, цитируется по Роберту С. Готфриду. The Black Death: Natural and Human Disaster in Medieval Europe (Нью-Йорк: Free Press, 1983), с. 53. . В третьем – о генуэзском флоте, по разным данным насчитывавшем от двух до двенадцати кораблей, который плыл из Малой Азии в Средиземное море, заражая все на своем пути, включая черноморский порт Пера, Константинополь, Мессину (Сицилия), Геную и Марсель [244] Альбано Сорбелли, изд. Corpus Chronicorum Bononiensium , RIS, XVIII/I, 2 vol. (Читта ди Кастелло: 1910–1938), Chronica B., с. 584. .

В июне, когда на Востоке уже случился апокалипсис, в Европе мало кто подозревал, что на них надвигается нечто ужасное. Лето 1347 года в Англии было немного похоже на очарование лета 1914 года. Златовласый король Эдуард III, только что завершивший успешную военную кампанию на равнинах северной Франции, находился в Лондоне на турнирном сезоне, в то время как вниз по Темзе, в Вестминстерском дворце, его дочь, принцесса Джоанна, наслаждалась мягкими июньскими вечерами, прогуливаясь по лужайкам дворца и слушая испанского менестреля, подарок удалого принца Педро Кастильского. В Сиене бывший сапожник, а теперь специалист по недвижимости Аньоло ди Тура вносил свою лепту в историю города, осматривая некоторые объекты недвижимости на Кампо, городской площади, и с обожанием смотрел на свою жену Николуччию и их пятерых детей. В Париже священнослужитель Жан Морелле подсчитывал средства строительного фонда во вверенной ему церкви Сен-Жермен-Осерруа. Фонд получал так мало пожертвований, что у Морелле было достаточно много времени для долгих утренних прогулок по неогражденным берегам Сены, где речные бризы непрерывно вращали водяные мельницы, а узкие прямоугольные дома топорщились вдоль берега, как «волосы на многочисленных головах». В Тононе, городе на Женевском озере, у городских ворот почти каждое утро этим летом можно было встретить цирюльника по имени Балавиньи, который сплетничал с другими членами местной еврейской общины. В Неаполе, где теплый ночной воздух пах «сладким, мягким ароматом лета», самой красивой женщине Европы и христианского мира, «плохой девочке» королеве Джованне Неаполитанской и Сицилийской предъявляли обвинения в убийстве.

В июле, когда на поля вокруг Броутона вышли крестьяне в соломенных шляпах, а монахи в Авиньоне застеклили окна, чтобы удержать внутри помещения прохладный воздух, в Константинополе уже царили безнадежность и отчаяние. Византийская столица, расположенная чуть ниже Черного моря и чуть выше Дарданелл, ворот к западу, находилась в эпицентре трагедии. Судно, покинувшее Крым и идущее в Европу, не сможет добраться до дома, не зайдя в порт. Таким образом, где-то весной или в начале лета 1347 года в гавань прибыли зараженные чумой генуэзцы, воплощая в жизнь слова незнакомца в черной шляпе из мифов американских индейцев: «Я есть смерть».

Один венецианский писец подсчитал, что во время Черной смерти погибло 90 процентов жителей Константинополя [245] Готтфрид, The Black Death , с. 38. . Несомненно, эта цифра преувеличена, но кто пережил тяжелое лето и осень 1347 года в византийской столице, никогда не забывал об этом событии. «Каждый день мы хороним наших друзей. И с каждым днем город пустеет, а количество могил увеличивается», – писал придворный ученый Димитрий Кидонис. По мере того как умирало все больше людей, Кидонис видел, как его сограждан все больше охватывали страх и эгоизм. «Люди бесчеловечно избегают общества друг друга [из-за боязни заражения]. Отцы боятся хоронить своих сыновей, сыновья не исполняют последнюю волю своих отцов» [246] К. С. Бартсокас, «Two Fourteenth-Century Greek Descriptions of the Black Death», Journal of the History of Medicine and Allied Sciences 21, вып. 4 (октябрь 1966), с. 394–395. .

Чума также оставила неизгладимый след в жизни Иоанна IV, византийского императора. «По прибытии императрица нашла нашего младшего мертвым» [247] Там же. , – написал Иоанн в своем единственном известном заявлении о смерти своего тринадцатилетнего сына Андроникоса. После смерти мальчика император потерял вкус к жизни. Он отрекся от престола и отправился в уединение монашеской кельи, чтобы молиться, оплакивать и скорбеть до конца своей жизни.