Джон Келли - Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

Этим прекрасным утром Петрарка мог думать почти о чем угодно, но, вероятно, мысли его были о Лауре, спутнице его души. Возможно, поэт направлялся в мастерскую Симоне Мартини, который рисовал для него карманный портрет Лауры, или же размышлял о ночном визите в ее дом, о том, как он будет стоять там под балконом, замерев от восторга, или о прогулке по саду, где они иногда гуляли и однажды даже поссорились.

Если задержаться на мосту еще немного, можно увидеть и саму Лауру. Как и другие модницы Авиньона, на ней была baudea – шелковая вуаль, – но ее свободного кроя платье с высоким воротником было целомудренным по стандартам того времени, которые отличались определенной смелостью. «Наблюдать женскую наготу, – жаловался один современный модный критик, – все равно что смотреть, как снимают шкуру» [443] Сент-Клер Бадделей, Queen Joanna I of Naples, Sicily and Jerusalem, Countess of Provence, Forcalquier and Piedmont: An Essay on Her Times (Лондон: В. Хайнеманн, 1893), с. 85. .

В лучах утреннего света Лаура прекрасна. Солнце придает блеск ее золотистым волосам, спадающим на лоб, а ее белоснежному цвету лица – розоватый оттенок. Этим утром она идет в сопровождении своего красивого мужа, кавалера Хьюго де Сада. По стечению обстоятельств, мсье де Сад является предком самого выдающегося биографа Петрарки восемнадцатого века аббата Жан-Франсуа де Сада, который, в свою очередь, был дядей дьявольского маркиза, носящего ту же фамилию. Де Сады – известная авиньонская семья. Эти состоятельные дворяне владели несколькими прядильными фабриками в этом регионе. На мосту Пон-д’Авиньон с 1177 года висит фамильный герб де Садов [444] Бишоп, Petrarch and His World , с. 64. .

Несомненно, де Сад сильно бы удивился, узнав, что несколькими часами ранее самый известный в христианском мире поэт шел по тому же мосту, мечтая о его жене. Но чувствовал ли супруг Лауры угрозу? Господин де Сад не мог воспринимать Петрарку всерьез, говорит профессор Бишоп, иначе он не стал бы терпеть отношений поэта с его женой. Кроме того, добавляет профессор, «де Сад очень хорошо знал эту провансальскую привычку поэта кружить другим головы. Если бы Петрарка зашел слишком далеко, он просто запер бы бедную Лауру. Но с другой стороны, если поэту так хотелось томно вздыхать на рассвете под окном его жены, то супруг не видел в этом большого вреда» [445] Там же, с. 83. .

Если подольше задержаться на мосту, то можно встретить еще одного друга Петрарки, музыканта Луиса Хейлигена. Модники-итальянцы считают северян грубоватыми деревенскими болванами, но десять лет, проведенных в Авиньоне, подарили фламандцу Хейлигену больше, чем немного южного пижонства. Вот он выходит из извилистого переулка, окутанный ароматом одеколона, словно картинка для рекламы самых модных портных и парикмахеров Авиньона. Его волосы коротко подстрижены по последней моде, его усы, закрученные кверху, как носки обуви эльфов, по моде длинные, а одежда по последней моде обтягивающая. Этим утром верхняя часть тела Хейлигена облачена в короткий цветной облегающий жакет, а его ягодицы, промежность и ноги превратились в мужской эквивалент «окна в ад» – брюки настолько тесные, что, для того чтобы представить, что находится под ними, воображения почти не требуется. Запрокинув голову, выставив вперед подбородок и расправив плечи, бывший студент из сельского Беригена во Фландрии плавно идет по мосту Пон-д’Авиньон, словно он сам король Франции. Это походка человека, добившегося успеха в жизни. И действительно, в Авиньоне, городе, полном выдающихся музыкантов, Хейлиген считается самым выдающимся [446] Un ami de Petrarque: Louis Sanctus de Beringen (Париж/Рим, 1905). См. также: Андрис Велкенхейзен, «La Peste en Avignon (1348), décrite par un témoin oculaire, Louis Sanctus de Beringen» в Pascua medevalia: Studies for Prof. Dr. J. M. de Smet , изд. Р. Ливенс и др. (Louvain: 1983), с. 452–492. .

Хейлиген, однако, ужаснулся бы, если бы его назвали «человеком творческим». Личной выразительности и интуиции не было места в средневековой музыке, которая была тогда разделом математики. Считалось, что, как и любой другой аспект вселенной, музыка обладает внутренними структурами. Музыкальные структуры – это фиксированные соотношения между различными нотами и аккордами. Чем точнее музыкант мог вычислить эти отношения с помощью математических формулировок, тем более вероятно, что его музыка будет похожа на «звучание Бога».

Сейчас Хейлиген работает у образованного и красивого молодого кардинала Джованни Колонны, одного из сыновей старого Стефано и покровителя Петрарки. По утрам в воскресенье музыкант дирижирует хором в частной часовне кардинала. Хейлиген, наверное, сейчас идет оттуда, чтобы подготовить музыкальную программу для следующего воскресенья.

Когда Хейлиген исчезает за повозкой, в поле зрения появляется хирург Ги де Шолиак. Гиго, как его называют друзья, отдаленно похож на французского актера Жерара Депардье (если верить его средневековым портретам). Этот грузный мужчина со смуглой кожей обладает типично французской мужиковатой внешностью. Хирург производит впечатление человека, у которого под ногтями грязь, изо рта пахнет чесноком, а золото хранится под кроватью. Случайный прохожий может запросто принять врача за простого крестьянина и будет наполовину прав. Гиго – еще один талантливый студент. Он родился в бедной крестьянской семье в Лангедоке и так бы и пахал поле плугом всю жизнь, если бы не его «волшебные руки». Легенда гласит, что, когда он был мальчиком, умение Гиго зашивать раны и фиксировать кости принесло ему славу вундеркинда. Говорят, что однажды он спас ногу молодой дворянки, сильно пострадавшей при падении [447] Э. Никез, La Grande Chirurgie de Gui de Chauliac (Париж: Ancienne Librairie Germer Baillière, 1890), введение. См. также: Джордан Д. Галлер, «Guy de Chauliac and His Chirurgia Magna», Surgical History 55 (1964), с. 337–343. .

Возможно, в этой истории и есть доля правды. Мы знаем, что образование хирургу оплатил местный баронет. Возможно, такая субсидия была жестом благодарности за спасение чьей-то жизни. Из Болоньи, где он изучал анатомию и хирургию, Гиго отправился во Францию для обучения и преподавания в Парижском университете, а затем на юг в Авиньон, чтобы стать личным врачом Бенедикта XII и Иоанна XXII, а теперь и Климента VI, который, твердо веря в то, что его «предшественники не умели быть папами», держал при своем дворе медицинский персонал из восьми врачей, четырех хирургов и трех цирюльников. На посту главного врача Гиго занимался контролем состояния папского кишечника – анализ стула и мочи был ключевым инструментом диагностики в средневековой медицине. Гиго каждый день записывал объем испражнений папы и исследовал запах и форму каждого акта дефекации на предмет наличия примесей.