Джон Келли - Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

19 мая находившийся в Парме Петрарка получил письмо от Хейлигена. Прочитав его, поэт сделал запись на форзаце своей самой любимой книги – копии Вергилия. «Лаура, – писал он, – прославившаяся своими добродетелями и долгое время прославляемая в моих стихах, впервые явилась моему взору, когда я был еще совсем молод. Это было на утренней службе в церкви Святой Клары в Авиньоне шестого апреля 1327 года от Рождества Христова. И в том же городе, в том же апреле месяце, в тот же шестой день, в тот же час 1348 года, ее свет погас для этого мира. Ее целомудренное и полное любви тело было похоронено в церкви братьев францисканцев вечером в день ее смерти. Но ее душа, я убежден, вернулась на небеса, откуда пришла…Я решил сделать эту запись именно здесь… эта книга часто попадается мне на глаза… так я буду всегда помнить, что для меня больше не может быть удовольствия в этой жизни… теперь, когда главная ее связь разорвана» [456] Петрарка, вероятно, придумал описанные обстоятельства смерти и похорон Лауры для литературного эффекта. В жизни, скорее всего, все было скромнее. [457] Франческо Петрарка, цитируется у Р. Кроуферд, Plague and Pestilence in Literature and Art (Оксфорд: Clarendon Press, 1914), с. 115–116. .

В тот же день – 19 мая 1348 года – Петрарка, возможно, написал следующие строки:

В самом начале эпидемии Авиньон предпринял все мыслимые меры защиты. Люди перестали есть рыбу, полагая, что она «отравлена зараженным воздухом», и специи, «из опасения, что их привезли на генуэзских галерах». Они пытались разводить «защитные» костры, а затем стали сжигать евреев – пока Климент не выпустил буллу, осуждающую убийства. Затем по улицам Авиньона прошли кровавые, полуистерические марши со свечами. В некоторых из них приняли участие 2000 человек со всего региона, говорит Хейлиген, – «женщины с мужчинами наравне, многие босиком, кто-то в рубахах или вымазанный пеплом. Некоторые били себя грубыми плетками, пока не появлялась кровь» [459] Хейлиген, «Breve Chronicon Clerici Anonymi», у Хоррокс , The Black Death , с. 44. .

После того как все способы защиты от болезни были испробованы, Авиньон поступил так же, как и другие города, пораженные чумой: он впал в состояние оцепенения, описанное Камю в «Чуме». «Ни у кого из нас уже не сохранилось великих чувств, – говорит рассказчик в романе. – «Скорее бы все это кончилось», – говорили наши сограждане. А говорилось это без прежнего пыла и без прежней горечи. На смену яростному порыву первых недель пришло тупое оцепенение. …Наши сограждане подчинились или, как принято говорить, приспособились, потому что иного выхода не было. …Взгляд у них был такой скучающий, что весь наш город казался сплошным залом ожидания» [460] Камю, Чума , с. 181 .

Правда, в самый разгар трагедии в Авиньоне случилось одно чудесное событие.

15 марта 1348 года, когда над городом забрезжил рассвет, повара из папского дворца, писари из Святого престола, камергеры из дворца кардинала Колонны, управляющие, священнослужители и всевозможные слуги вышли на кривые, пропахшие зловониями улочки Авиньона. Над взволнованной толпой стены и окна домов были украшены цветами и драпированы шелком, а на террасах стояли «самые прекрасные и знатные дамы, одетые в те самые дорогие одежды для торжественных событий, которые из поколения в поколение передаются от матери к дочери» [461] Мур, Historical Life of Joanna of Sicily , с. 302. .

Около девяти утра зазвучал хор серебряных труб, и морозное утро превратилось в яркую картинку. Под охи и ахи тысячи восторженных зрителей по городу прошел парад ярко одетой знати. Возглавляли процессию улыбающийся епископ Флоренции и размахивающий шляпой канцлер Прованса. За ними шли восемнадцать кардиналов, одетых в алые одежды из тончайшей ткани, а за кардиналами – самая очаровательная пара в христианском мире, ставшая как раз причиной того, что так много людей встало рано этим утром. Это был Луиджи из Таратино, одетый по последней испанской моде – короткие волосы и обтягивающий пиджак, – и «такой же прекрасный, как день», а на несколько шагов впереди него шла двадцатитрехлетняя королева Джованна Неаполитанская и Сицилийская, облаченная в золотое с малиновым одеяние и несущая скипетр и державу. Прекрасная белокурая голова королевы была защищена от бледного зимнего света ярко раскрашенным балдахином, который держали дворяне самого высокого ранга. Толпа была в восторге. «Она, – говорил один восторженный поклонник, – была высокая и благородно сложенная, имела сдержанный и величественный вид, царственную осанку и изысканной красоты черты лица» [462] Там же, с. 312. .

Светлая кожа и белокурые волосы – такое сочетание трубадуры называли «снег на льду». Эта удивительная красота Джованны считалась одним из величайших чудес средневекового мира. «Прекрасна и миловидна» – так Джованни Боккаччо описывал молодую королеву. «Изысканна и очаровательна», – восклицал Петрарка. «Она скорее ангел, нежели человек», – добавлял кавалер де Брантом. Молодой и красивый кавалер Галаццо Гонзага из Мантовы буквально лишился дара речи от красоты Джованны. После единственного танца с неаполитанской королевой кавалер упал на колени и поклялся «обойти весь мир, пока я не одолею в битве двух рыцарей, которых, клянусь, принесу вам в награду» [463] Баддели, Queen Joanna I of Naples , с. 110. . Вскоре ко двору Джованны и в самом деле прибыли два бургундских рыцаря, имевшие при себе записку от пылкого молодого кавалера Галеццо [464] По законам рыцарства, когда рыцарь побеждает своего противника, тот становится его собственностью. Джованна даровала двум своим «подаркам» свободу. .

По характеру молодая королева была типичной неаполитанкой, то есть обладала двумя совершенно противоположными качествами – одни считали Джованну доброй и сердечной, другие, как ее зять, король Венгрии Людовик, называли королеву «великой блудницей, которая правит Неаполем» [465] Людовик Венгерский у Томаса Кальдекот Чубб, The Life of Giovanni Boccaccio (Порт Вашингтон, Нью-Йорк: Kennikat Press, 1969), с. 130. . И те, и другие были по-своему правы.

Визит королевы в зараженный чумой Авиньон был связан с тем, что она была замешана в организации одного из самых громких убийств Средневековья. Тремя годами ранее одним поздним летним вечером муж Джованны – и младший брат Людовика, восемнадцатилетний принц Андрей Венгерский, – был найден свисающим с балкона неаполитанского аббатства. Согласно рассказам современников, молодой принц был еще жив, когда его обнаружила горничная, но в момент, когда она стала звать на помощь, из темноты внезапно появилась таинственная фигура, схватила висящего принца за щиколотки и резко дернула вниз, сломав ему шею и убив его [466] Баддели, Queen Joanna I of Naples, с. 50–52. .