Джон Келли - Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

Общество после Черной смерти было в то же время и обществом пожилых людей. Одно из парадоксальных следствий отрицательного демографического роста состоит в том, что по мере сокращения населения увеличивается его средний возраст. Сегодня эту тенденцию можно наблюдать в современной Европе. Согласно журналу The Economist , если текущие демографические тенденции сохранятся, то есть если уровень рождаемости в Европе останется на уровне или чуть ниже коэффициента замещения умерших, то к 2050 году средний возраст на континенте составит поразительные 52 года [832] The Economist , 25 ноября 2003, с. 28. . Данные позднего Средневековья рисуют аналогичную картину. В 1427 году во Флоренции было такое же количество людей старше шестидесяти лет, сколько в любой современной стране западной Европы с низким уровнем рождаемости – а именно 15 процентов [833] Херлихи, Black Death and the Transformation of the West , с. 43. . Еще более впечатляющи цифры по монастырю Лоншан под Парижем. В 1325 году процент монахинь в монастыре в возрасте от шестидесяти лет и старше был уже высоким – 24 процента. К 1402 году, после полувека эпидемий, эта цифра возросла до 33 процентов. Еще более показательно то, что за почти восемьдесят лет между 1325 и 1402 годами процент монахинь в Лоншане в возрасте от двадцати до шестидесяти лет, то есть наиболее продуктивного периода жизни, снизился с почти 50 до 33 процентов [834] Клапиш-Цубер, «Plague and Family Life», с. 137. .

Последствия Черной смерти невозможно понять должным образом, если не принимать во внимание серьезное, хроническое сокращение численности населения и отсутствие крепкой, молодой рабочей силы. Одним из наиболее заметных последствий стал серьезный упадок материальной инфраструктуры континента. Около 1400 года Европа стала напоминать средневековый Рим: огромные территории, где проживали выжившие в эпидемии, были окружены необработанными полями, покосившимися заборами, полуразрушенными мостами, заброшенными фермами, заросшими садами, полупустыми деревнями и осыпающимися зданиями – и над всей этой разрухой висела гнетущая тишина. Материальное ухудшение состояния континента стало настолько явным, что вошло в культурный словарный фон эпохи после Черной смерти. Одним из самых обычных предложений, которое английские школьники пятнадцатого века должны были переводить на латынь, было: «Вчера на меня чуть не обрушилась крыша старого дома» [835] Дайер, Making a Living in the Middle Ages , с. 265. .

Еще одним последствием хронической нехватки рабочей силы было то, что ее стоимость – а вместе с ней и стоимость всего, что она производила, – резко возросла. Маттео Виллани, который был не только моралистом, но и снобом, жаловался, что «служанки хотят как минимум 12 флоринов в год, а самые наглые из них – даже 18 или 24 флорина, мелкие ремесленники, работающие руками, хотят плату втрое больше обычной, рабочие на земле, все хотят волов и семена, они хотят обрабатывать только лучшие земли, а от всех остальных отказаться» [836] Маттео Виллани, Chronica di Matteo Villani , изд. автор I. Мутье, книга 1, гл. 5 (Флоренция: Магери, 1825 г.), с. 11. . За тысячу миль к северу английский монах-мизантроп Генри Найтон возмущался, что «все необходимое было настолько дорого, и то, что раньше стоило один фунт, теперь стоит четыре или пять фунтов» [837] Найтон, «Chronicon Henrici Knighton», у Хоррокс , The Black Death , с. 80. . По ту сторону пролива, во Франции, цены были настолько высокими, что Гийом де Машо даже написал стихотворение об инфляции.

Примерно в 1375 году цены на продукты питания снова начали стабилизироваться, а затем и падать, поскольку спрос на них снижался вместе с количеством населения. Это привело к тому, что английским школьникам пятнадцатого века приходилось переводить на латынь еще одно предложение: «Пожалуй, нет ни одного ныне живущего человека, который мог бы вспомнить, что когда-то пшеница, горох, кукуруза или любые другие продукты стоили дешевле, чем сейчас» [840] Дайер, Making a Living in the Middle Ages , с. 266. . Однако цены почти на все, кроме продуктов питания, либо продолжали расти, либо застыли на высоком уровне – и это привело к таким беспрецедентным изменениям в европейской социальной структуре, которые изумленный летописец назовет «инверсией естественного порядка».

Через пятьдесят лет после Черной смерти традиционные победители и проигравшие в экономике средневекового мира поменялись местами. Теперь новоиспеченные проигравшие, землевладельцы, наблюдали, как их богатство сокращается под напором низких цен на продукты и высокой стоимости рабочей силы. Новоиспеченные победители, люди низших сословий, увидели, что их единственный рыночный актив – труд – резко вырос в цене, а вместе с ним и их уровень жизни. Вот слова снова раздосадованного Маттео Виллани: «Простолюдины из-за достатка и излишеств, обрушившихся на них, теперь оставят свои привычные профессии. Они хотят теперь есть самую дорогую и изысканную еду, дети и простолюдинки облачаются в самые красивые и дорогие одежды умершей знати» [841] Маттео Виллани, Chronica di Matteo Villani , книга 1, гл. 4, с. 10. . В Сиене Аньоло ди Тура, женившийся повторно и преуспевший, тоже жаловался на жадность низших слоев общества. По словам бывшего сапожника, «работники, трудившиеся в полях и садах, из-за своих грабительских запросов по зарплате полностью привели в упадок фермы жителей Сиены» [842] Готфрид, The Black Death , с. 148. .

Среди бедняков больше всего от сложившейся ситуации выиграли крестьяне. Крепостничество, пришедшее в упадок еще до смертности, теперь начало исчезать полностью. Во второй половине четырнадцатого века человек мог просто взять и покинуть поместье, при этом он был уверен в том, что, где бы он ни поселился, его обязательно кто-нибудь наймет на работу. Либо крестьянин мог использовать свои новые возможности воздействия на оказавшегося в затруднительном положении лорда, чтобы добиться от него снижения рентной платы или получить освобождение от ненавистных феодальных обязательств, таких как гериот или налог на смерть. А так как теперь стало много излишков сельскохозяйственных угодий, крестьянин мог придирчиво выбирать себе участок земли. Через полвека после Черной смерти урожайность выросла не потому, что сельское хозяйство стало более эффективным, а потому, что теперь возделывались только лучшие земли. Одним из показателей процветания нового крестьянства было изменение порядка наследования. До Черной смерти крестьянские владения были настолько маленькими, что земли не хватало никому, кроме старшего сына. К 1450 году крестьяне часто были достаточно зажиточными, чтобы оставить участок земли всем своим детям, в том числе, что стало случаться чаще, и дочерям.