Клаудио Ингерфлом - Аз есмь царь. История самозванства в России

Слава Петра III перекинулась за пределы Российской империи: около шести лет (1766–1773) Черногорией управлял лже Петр III, известный под именем Стефан Малый. Против него ополчились Венеция, Порта и Санкт-Петербург. Однако он имел такой авторитет среди местного населения, что русским войскам, которые захватили черногорского государя, пришлось его освободить, и Екатерина, ведя войну с Турцией, в конце концов вступила с ним в союз. В конце 1780‐х годов Ф. Я. Лейбович, польский еврей, получивший от Иосифа II дворянство, тоже предпринял попытку выдать себя за Петра III. В это же время в Чехии объявились несколько лже Иосифов II. Русский посол в Вене, со своей стороны, был обеспокоен появлением в швейцарском монастыре мнимого сына Анны Иоанновны (1768).

Однако имя Петра III остается прочно связанным с одним из самых страшных потрясений, которые пережила Российская империя вплоть до начала XX века. В восстание 1773–1774 годов, восстание неудержимое, масштабное, кровавое, зеркально отразившее деспотизм самодержавия, были в той или иной мере вовлечены казаки, крестьяне, сектанты, национальные меньшинства, деревенский люд и часть низшего духовенства. Возглавлял его казак из староверов Емельян Пугачев (1742–1775), также выдававший себя за Петра III. Император был не единственной фигурой, которую мятежники позаимствовали для своих нужд. Пугачев обзавелся собственным лжедвором, а потом перенял и всю систему имперской администрации, копируя ее действия, в частности, учреждая чрезвычайные суды с последующим приведением приговора в исполнение. Именно в этом ракурсе, с точки зрения этих нововведений мы и будем рассматривать восстание Пугачева.

Случаи появления лжепридворных царя бывали и до Пугачевского бунта и не прекратились после него. Один из первых примеров такого рода – история с уже упомянутым Петром Чернышевым (1765). Отслужив в армии восемь лет, он с двумя другими солдатами бежал из своей казармы и в селе близ Харькова, после обильных возлияний, в присутствии попа Иваницкого объявил себя Петром III. Поп по его просьбе отслужил всенощную, молебен, который обыкновенно служат в канун больших праздников; Чернышева сопровождали два других дезертира, превратившиеся в «генералов». В том же году на Урале казак Федор Каменщиков выдавал себя то за «сенатского курьера Михаила Ресцова», то за «вахмистра Бахметьева», то за «полковника, а по выслуге – генерала». Он окружил себя свитой, состоявшей из двух «генералов», и называл себя другом оренбургского губернатора, хотя все это происходило в местах, где люди прекрасно знали, кто он на самом деле. По просьбе народа он сочинял челобитные, объединил вокруг себя несколько сотен крестьян, приказал высечь десятка два человек, включая писца и интендантов, обвинявшихся крестьянами в различных злоупотреблениях. Объявленный властями в розыск, он был задержан отрядом крепостных крестьян, приписанных к местным заводам, которые, однако, освободили его, после того как он заявил, что направляется в Санкт-Петербург, и показал им издалека – все-таки государственная тайна! – печатный указ. Его имя еще долго служило у крестьян и казаков символом бунта. Упомянутый выше Кремнев, еще один лже Петр III, называл двух своих сообщников генералами Румянцевым да Пушкиным. При казаке Богомолове находился другой казак, Спиридон Долотин, якобы его «императорский секретарь» (1771). В 1826 году одного из самозваных Константинов Павловичей, пару лет подстрекавшего к бунту крестьян Саратовской губернии, сопровождали два «генерала», которые держались так же высокомерно, как и он сам.

Историк А. Н. Коган показал распространение самозванчества на весь комплекс функций имперской власти. В любой точке огромной территории, охваченной восстанием, участь помещиков и управляющих, попавших в руки своих бывших крепостных, была предрешена. Но всюду без исключения крестьяне вместо того, чтобы творить самосуд, ждали прибытия на место одного из «казачьих» полков армии Пугачева – или сами шли на его поиски, – чтобы передать ему пленников или получить разрешение от «полковников императора» самим с ними расправиться (их обычно вешали). Итак, в стане восставших действовали три силы: крестьяне, «казаки» и «полковники императора». Первые делегировали остальным легитимность и право вершить правосудие. Между тем далеко не все эти «казаки» действительно были таковыми; они могли быть местными крестьянами или даже жившими по соседству татарами, которые, примкнув к восстанию, начинали называться «казаками» наподобие представителей войска Донского, которые это восстание подняли. «Атаманом» мог быть человек из их среды, а мог какой-нибудь нижний чин из близлежащей деревни. Крестьяне знали, что эти «казаки» в действительности не казаки и что их «атаман» не полковник, а какой-нибудь вахмистр, живущий в соседнем селе. Тем не менее они не колеблясь передавали «казакам» управляющего поместьем, и те вершили над ним скорый суд. «Казакам» удавалось поддерживать некую иллюзию законности, и крестьянам было этого достаточно. За исключением крепостных крестьян никто из пугачевцев не был тем, за кого себя выдавал, однако они переняли у власти видимость законных процедур, включая их несправедливый и чрезвычайный характер. Пугачев создал у себя копию Екатерининского двора, позаимствовав для своих товарищей имена царских сановников: атаманы Зарубин, Шигаев, Овчинников и другие отныне именовались графами Чернышевым, Воронцовым, Паниным и т. д. «Полковники» и «генералы», пережившие Пугачева (Чумаков, Пустобаев), до конца остались верны своей роли. После разгрома восстания они продолжали выдавать себя за представителей центральной администрации, подстрекая крестьян к бунту – даже когда уже находились в ссылке в Сибири – и нагоняя страх на властей предержащих. Не только Пугачев и его сподвижники, но также крестьяне пензенских и тамбовских сел и деревень, все эти бесчисленные Евсеевы и Ивановы (двое крестьян, выдававших себя за Петра III на территории, охваченной восстанием, то есть одновременно с Пугачевым. – К. И. ), которые объявляли себя полковниками и генералами Петра III, а то и самим императором, – все они были самозванцами.

После русско-турецких войн (1768–1774, 1787–1791) и реформ, проведенных вслед за подавлением Пугачевского бунта, положение казаков кардинально изменилось. Татар и прочие национальные меньшинства вынудили окончательно признать власть Санкт-Петербурга. Крым, Причерноморье и Приазовье влились в состав империи. После такого расширения границ военное значение казачьих поселений на окраинах Российской империи сильно уменьшилось. В свою очередь, Пугачевский бунт наглядно продемонстрировал, что царский режим больше не мог мириться со своеволием казачьих войск и самоуправляемостью их областей. В 1775 году была расформирована Запорожская Сечь. Днепровское казачье войско влилось в состав русской регулярной армии. Назначение атаманов войска Донского отныне подлежало утверждению столичными властями. Яицкие, нижневолжские, азовские и другие казаки поступили в ведение князя Потемкина и лишились права иметь артиллерию, а их атаманы должны были теперь назначаться центральной властью. В районе, который был эпицентром восстания, разместили правительственные войска. С ликвидацией местного самоуправления исчезли структуры, делавшие возможным участие казаков в восстании. Таким образом, будущие мятежи против императорского режима и крепостного права были изначально лишены той военной составляющей, которая могла придать им достаточный масштаб, чтобы представлять для власти серьезную угрозу. До революции 1905 года Россия ни разу не была охвачена массовым восстанием.