Александр Фокин - «Коммунизм не за горами». Образы будущего у власти и населения СССР на рубеже 1950–1960-х годов

В большинстве исследований данного периода доминирует точка зрения, берущая свое начало в теории тоталитаристов. Отношения в советский период воспринимались как однонаправленные, где общество — объект влияния государственных и партийных структур. Любой выход за рамки официальных правил в такой ситуации трактуется как сопротивление режиму. В силу же развала СССР данные отношения выступали как негативные, с которыми необходимо было бороться. Так возникает одна из главных проблем советологии — подмена исследовательского объекта идеологической установкой. В западной, а затем и в российской историографии изучение СССР подменялось антикоммунистическими изысканиями. При этом совершенно ошибочно устанавливалось тождество между идеями социализма и коммунизма и их реализацией на территории СССР.

Советское общество не было гомогенным, оно состояло из разных групп, отношение которых к власти было неоднозначным. Для поддержания стабильности, а тем более для мобилизации их, партии и государству необходимо было приложить колоссальные усилия, задействовав весь арсенал доступных средств.

Образ коммунизма, порожденный официальным советским дискурсом и закрепленный в корпусе текстов, главный из которых — III Программа КПСС, транслировался через множество разнообразных медиаторов. В отличие от представления об агитации и пропаганде как навязывании сознанию определенной группы неких установок, рубеж 1950–1960-х гг. показывает большую гибкость и вариативность. Основной задачей была попытка направить коммунистические представления в одно русло, придать нужный вектор человеческим ожиданиям, без мобилизации которых успешное продвижение к намеченной Программой цели было бы невозможно. Для этого официальный дискурс вынужден был не только вещать, но и прислушиваться к голосам «снизу». Этот момент позволяет говорить о корректности восприятия мероприятий, связанных с Программой партии, именно как медиаторов, находящихся между властью и обществом и осуществляющих диалог между ними.

Медиаторы базировались на двух способах трансляции — явном и скрытом. Первый непосредственно затрагивает тему коммунизма и его строительства и говорит об этом открытым текстом. Основной формой служило толкование официального дискурса через ответы на вопросы, интересующие население, и очерчивание круга ожиданий, выстраивание границ, за которые мысли населения не должны выходить. Это объясняет однотипность содержания разных видов медиаторов. Второй способ апеллировал к скрытым областям массового и индивидуального сознания, в первую очередь к мифологической составляющей, для укрепления официального образа коммунизма и утверждения его неизбежной победы. Можно отметить, что само наличие образа «светлого будущего» уже вызывало определенную реакцию людей, а дополнение его другими образами добавляло определенные коннотации, создавая необходимый контекст.

П. Вайль и А. Генис предлагают подходить к Программе КПСС как к художественному произведению, поскольку ее текст предназначался не для буквального восприятия, а для трактовки, пересказа про себя и вслух, переосмысления, для полета фантазии [258] Вайль П., Генис А. Указ. соч. С. 12, 17. . Наибольший простор для различных интерпретаций предоставляет именно художественный текст, поскольку он априори меньше всего связан с действительностью, что снимает определенную долю ответственности за отступление от «официальных коммунистических перспектив». «Художественный текст» понимается очень широко, в него включаются, помимо литературы, кино, живопись, архитектура и т. д.

В первой главе указывалось, что в историографии и общественном мнении сложилась традиция воспринимать III Программу КПСС как коммунистическую утопию, логичнее будет начать анализ с этого жанра, поскольку он демонстрирует тесную и длительную взаимосвязь с представлением о будущем. Литературной утопии посвящено множество разнообразных работ, поэтому не имеет смысла подробно разбираться в скрытых механизмах возникновения и функционирования утопий в обществе и сознании человека. Интерес вызывает проблема определения места утопического в контексте коммунистических перспектив рубежа 1950–1960-х гг. В ходе исторического процесса восприятие утопии менялось — от места ко времени, от островов и стран к будущему, от образца к химере. Е. Шацкий в своей работе указывает, что в обыденном сознании «быть утопистом — значит быть человеком крайне непрактичным, совершенно не принимающим в расчет реальность и так называемые реальные возможности» [259] Шацкий Е. Утопия и традиция. М., 1990. С. 22. . Именно такое оценочное суждение циркулирует в связи с коммунистическим строительством, что изначально навязывает определенное мышление и соответствующий подход к изучаемому объекту. Представляется, что оценочно нейтральный подход к восприятию утопии позволит более адекватно провести исследование.

Утопический социализм являлся одним из истоков марксизма и его коммунистических представлений, хотя в советском контексте употребление определения «утопический» было призвано провести принципиальную границу между «утопическим» социализмом и «научным» социализмом К. Маркса и Ф. Энгельса. Историческая преемственность была нужна для придания весомости марксистским построениям, однако необходимо было также отстаивать монополию на обладание знанием, способным преобразовать существующую реальность. Пример утопистов прошлого призван был демонстрировать исконное стремление человечества к «лучшей жизни», под которой подразумевался социализм и коммунизм. Воплотить данное стремление, несмотря на все старания, утописты не могли, а осуществить это якобы было под силу только советскому народу под руководством КПСС, вооруженной «всесильным» учением марксизма-ленинизма.

Стремление обычного человека к понятным и четким образам отчасти могло компенсироваться публикацией в СССР в советский период сочинений основных представителей утопического социализма, что вступало в противоречие с мыслью К. Маркса: «Мы не стремимся догматически предвосхитить будущее, а желаем только посредством критики старого мира найти новый мир» [260] Маркс К. Письма из «Deutsch — Franzsische jahrbcher» // Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 1. С. 379. . А утопия могла догматически предвосхитить «новый мир» и, исходя из этого, была ближе обывательскому сознанию, особенно в связи с принятием Программы партии, определявшей будущее. К тому же утопистов критиковали, в основном, не за тот идеал, к которому они стремились, а за пути к нему, расходившиеся с идеей классовой борьбы. То есть не цель, в целом совпадавшая с коммунистическими перспективами, а методы подвергались ревизии советским дискурсом. Критику утопического социализма на рубеже 1950–1960-х гг. можно интерпретировать двояко. С одной стороны, указывались ошибочные идеи, которые не должны «засорять» образ строящегося коммунизма. С другой стороны, все, что не подверглось критике, можно было воспринимать как соответствие коммунистическим перспективам. С первых лет советской власти наряду с трудами классиков марксизма-ленинизма начали издаваться труды утопистов прошлого. Так, например, в 1926 г. Государственное издательство РСФСР предлагало приобрести 13 наименований книг, связанных с утопическим социализмом, как отечественных, так и зарубежных авторов [261] Волгин В. П. Очерки по истории социализма. М.; Л., 1926. . В исследуемый период издание подобных книг продолжалось.