Дэвид Хоффманн - Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм, 1914–1939

Конечно, чекистам было выгодно преувеличивать контрреволюционную угрозу, но, по всей видимости, партийное руководство и ОГПУ действительно испытывали страх перед внутренними врагами. И вне зависимости от того, насколько опасны были для советской власти люди, перечисленные Дерибасом, факт состоит в том, что в 1920-е годы в Советском Союзе по-прежнему жили многочисленные представители элит царской эпохи и бывшие члены оппозиционных политических партий. Сама ситуация, сложившаяся после революции, способствовала продолжению слежки в СССР. В стране после столь радикальных политических изменений находилось много людей, лояльность которых была сомнительной, потому что в прошлом они следовали совсем за другими силами. Пережив Гражданскую войну, советские деятели исходили из того, что тяготение к другим силам приведет к яростной борьбе с советской властью.

В 1920–1930-е годы надзор стал гораздо более продуманным. ОГПУ создало «особые отделы» во всех крупных учреждениях — на заводах, в университетах, больницах и т. д. Советская тайная полиция использовала множество секретных сотрудников: только в одной Москве к концу 1920-х годов их численность, согласно одному из источников, превысила 10 тысяч человек [732] Измозик В. С. Глаза и уши режима. С. 117. Цитируется оценка офицера ОГПУ, бежавшего на Запад в 1930 году ( Агабеков Г. ГПУ: Записки чекиста. Берлин, 1930. С. 18). . Кроме того, в распоряжении чекистов были тысячи осведомителей, которые тоже вели слежку, добровольно или принудительно. В одной из средних школ Донбасса осведомителями тайной полиции были тринадцать из двадцати сотрудников. Они не только сообщали об общем настроении среди учеников и учителей, но и пересказывали представителям ОГПУ каждый диалог с одним из педагогов, находившимся под подозрением [733] Semystiaha V. The Role and Place of Secret Collaborators in the Informational Activity of the GPU-NKVD in the 1920s and 1930s (on the basis of materials in the Donbass region) // Cahiers du monde russe. 2001. Vol. 42. No. 2–4. P. 235–236, 240. . Вышедший в 1935 году доклад ЦК сообщал, что тайная полиция пользуется услугами 27 650 постоянных агентов и 270 777 осведомителей [734] РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 118. Л. 4. Цит. в: Shearer D. Elements Near and Alien: Passportization, Policing, and Identity in the Stalinist State, 1933–1952 // Journal of Modern History. 2004. Vol. 76 (December). P. 846. См. также: Idem. Policing Stalin’s Socialism: Repressions and Social Order in the Soviet Union, 1924–1953. New Haven, 2009. Р. 134–140. . На основании данных, полученных от осведомителей и агентов, ОГПУ составило досье на сотни тысяч советских граждан [735] Уже в 1922 году Дзержинский приказал создать систему классификации, которая позволила бы систематизировать материалы, полученные в результате слежки. См.: Finkel S. An Intensification of Vigilance. Р. 314. . В свою очередь, на основании этих досье чекисты проводили аресты и допросы. Таким образом, надзор позволял не только отслеживать настроения в народе, но и выявлять и уничтожать тех, кто представлялся «антисоветскими элементами» [736] Более подробно этот вопрос рассматривается в работе: Hooper C. V. Terror from Within: Participation and Coercion in Soviet Power, 1924–1964: Ph.D. diss. Princeton University, 2003. Р. 60. .

Члены коммунистической партии тоже вели слежку. У партии была своя ячейка в каждом советском учреждении, а с начала 1920-х годов члены партии были обязаны предоставлять тайной полиции сведения о политических настроениях сослуживцев [737] Semystiaha V. The Role and Place of Secret Collaborators. P. 233. . Кроме того, согласно циркуляру ЦК, вышедшему в сентябре 1921 года, каждая партийная ячейка должна была предоставлять ежедневные, еженедельные и ежемесячные доклады о настроениях различных социальных и профессиональных групп — рабочих, крестьян, солдат, служащих и т. д. В случае выявления антисоветских настроений, забастовок, бунтов и бандитизма в доклады следовало включать не только подробный рассказ о том, какими политическими и экономическими трудностями обусловлены эти феномены, но и описание того, как население относится к партии и советским декретам. Должны были партийные чиновники докладывать и о «культурно-просветительской работе» и ее эффективности в деле влияния на настроения в народе [738] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 11. Д. 108. Л. 88–92 об. . Затем Информационно-инструкторский подотдел ЦК собирал воедино все данные из местных партийных ячеек и публиковал ежемесячные доклады об «общеполитическом и экономическом состоянии» каждой губернии. В свою очередь, эта информация использовалась для координирования политико-просветительской деятельности местных партийных организаций [739] Там же. Д. 44. Л. 3–4. .

Другим важным источником сведений для Информационно-инструкторского подотдела были письма, которые крестьяне и рабочие направляли в газеты. Будучи гораздо менее откровенными, чем личная переписка, такие обращения тем не менее считались важным источником информации. Чиновники отдела называли неопубликованные письма «материалами, характеризующими настроения широких масс». Подчиняясь партийным директивам, редакции крупных газет представляли еженедельные обзоры всех полученных писем не только в Информационно-инструкторский подотдел, но и лично Ленину, а позднее Сталину и Молотову. Например, издатели двух главных газет для советского крестьянства, «Крестьянской газеты» и «Бедноты», посылали Сталину доклады (а также образцы писем), подводившие итог мнениям крестьян по тому или иному вопросу [740] Измозик В. С. Глаза и уши режима. С. 87–88. Начиная с 1924 года Наркомат внутренних дел получал образцы писем, присылаемых в «Крестьянскую газету». См.: Hooper C. V. Terror from Within. Р. 123. . Кроме того, партийные лидеры собирали информацию из писем, которые адресовались лично им. В 1920–1930-е годы люди посылали письма и петиции советским руководителям, нередко жалуясь на несправедливость или прося о помощи [741] См.: Fitzpatrick S. Stalin’s Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization. New York, 1994 (см. рус. пер.: Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне: социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М.: РОССПЭН, 2001); Alexopoulos G. Stalin’s Outcasts. . К примеру, во время коллективизации тысячи крестьян писали партийным лидерам. Михаил Калинин в своем качестве председателя Центрального исполнительного комитета советского правительства получил невероятные 3847 писем всего за четыре дня в апреле 1930 года. Чиновники Информационного отдела ЦИК писали доклады с обзором крестьянских писем и выдержками из них, которые служили образцами крестьянского образа мыслей [742] Rapports Secrets Soviétiques 1921–1991: La société russe dans les documents confidentiels / Eds. N. Werth and G. Moullec. Paris, 1994. P. 132–134. .

Эти многочисленные разновидности надзора позволили выявить широчайшее недовольство населения. Хотя я в первую очередь пишу о механизмах надзора, краткое обсуждение содержимого подобных докладов позволяет объяснить, почему партийные лидеры по-прежнему не чувствовали себя в безопасности и требовали сохранения практики надзора. Во вскрытых письмах нередко встречалось осуждение советской власти. Одно письмо, составленное в 1924 году, содержало такие строки: «Говорят граждане, было б лучше пропасть при старом режиме в ярме, чем жить при советской свободе, в тюрьме словно». Автор другого письма в том же году писал: «Русская революция, Октябрьская… не есть социальная революция, а результат искусственной, зловредной, не соответствующей задачам экономики, политической демагогии большевиков» [743] Izmozik V. S. Voices from the Twenties: Private Correspondence Intercepted by the OGPU // The Russian Review. 1996. Vol. 55. No. 2 (April). P. 289–290. . Еще более распространенными были указания на экономические тяготы и на сопутствующее им недовольство. Письмо из Тамбовской губернии, написанное и вскрытое в 1925 году, сообщало, что «кругом, на сто верст, сильный голод», а другое — что в предместьях Ленинграда множество умирающих от голода людей [744] Ibid. P. 292. . Доклады 1930-х годов приводили примеры не только недовольства экономическими условиями, но и политической враждебности, вплоть до прямых обвинений в адрес Сталина и партийного руководства [745] ЦАОПИМ. Ф. 635. Оп. 1. Д. 41. Л. 16–17; ЦХДМО. Ф. 1. Оп. 23. Д. 1072. Л. 108–109. См. также: Davies S. Popular Opinion in Stalin’s Russia: Terror, Propaganda and Dissent, 1934–1941. New York, 1997. Ch. 8. . В некотором роде отточенная советская система слежки была самовоспроизводящейся: из нее исходил непрерывный поток данных об антисоветских настроениях и экономической неудовлетворенности, что беспокоило партийных руководителей и укрепляло их в решимости продолжать слежку за населением.