Олег Будницкий - Другая Россия. Исследования по истории русской эмиграции

Я боюсь прогневить Бориса Исааковича, но имею дерзость думать, что для человечества было бы лучше, если Соед[иненные] Штаты не вмешались в мировую войну и если бы мир был заключен в 1917 году на началах ничьей в отношении Запада и с присоединением к Германии, в форме держав под ее протекторатом, Польши и рандштатов [613]. Думаю, что Германия бы все равно демократизировала свой внутренний строй, а будучи «насыщенной», она бы перестала быть угрозой миру. Смешно, когда Англия и Франция со своими колониальными империями упрекают немцев в преступном стремлении к мировой гегемонии.

А нынешнее положение в Центральной Европе закончится либо дипломатической победой Германии, либо всеобщей войной, которая неминуемо должна повести к всеобщему поражению, обнищанию и вырождению.

Если бы А. М. Кулишер знал, что я пишу такие еретические вещи, то он бы меня собственноручно четвертовал. Но, слава Богу, между нами океан, так что географическое положение защищает меня от его гнева.

Это письмо, вероятно, не застанет Вас в Париже. Желаем Ольге Марковне и Вам хорошо отдохнуть и подкрепиться. Будем рады скоро получить от Вас весточку. Наш адрес в Вашингтоне прежний — (2308 Ашмид-плэс).

С сердечным приветом

Ваш

5. 9. 1938 [614]

Дорогой Алексей Александрович,

Ваше письмо от 11 авг[уста] я получил в Le Vandoué, в маленькой деревушке в 60 кил[ометрах] от Парижа. Там — в русском пансионе, стоящем в лесу Fontainebleau [615], мы провели с Ольгой Марковной очень хорошо целый месяц и очень хорошо оба отдохнули и поправились. Вернулись в Париж на днях и займемся переездом в новую квартиру — в том же квартале. Квартира меньше, конечно, дешевле, но вся на солнце: веселая и светлая; в двух шагах от metro Ranelagh. К 1‐му октября надеемся закончить переезд. — Наш нов[ый] адр[ес] Paris 16-e, 7 rue Robert le Coin (спокойный тупичок).

Фальковские в Париже уже с июля и окончательно. Несколько месяцев может выдержать, но затем окажется в тяжелом положении, если не найдет место или работу: это не так легко.

Он не мог оставаться в Германии, несмотря на свое арийство. Я думаю, да и он полагает, что он легко мог бы попасть в концентр[ационный] лагерь — по поводу «Посл[едних] новостей». Из того, что рассказывают приезжающие «оттуда», и из того, что сообщал Е. А., видно, что действительность куда более «мерзка», чем Вы думаете и чтó изображают «П[оследние] Н[овости]». Газета передает только, и то гл[авным] обр[азом] из франц[узских] информаций и немецких газет, т. е. администр[ативные] и законодательные акты, к[ото]рые касаются евреев. Но я и другие имеют сведения о практическом применении этих мер и других, никакими актами не предписанных. В моих руках было письмо, адресованное одним Fachleiter’ом [616]одной группы (торгово-промышленной) к еврею — купцу-фабриканту. Ничего более тартюфского я не читал. Fachleiter пишет: «До сих пор не получил от Вас сообщения, является ли Ваше дело арийским или нет (дело явно еврейское); если оно не-арийское, не приняты ли Вами меры к его Umleitung [617](что за милое слово!)? Если вы затрудняетесь найти кого-либо для Umleitung, то я (Fachleiter) совершенно к Вашим услугам для подыскания eines Interessenten [618]».

Так как владелец дела одновременно получил от Polizeipräzidium [619]приглашение явиться с женой и принести свои паспорта, то он, понимая лицемерный язык этих негодяев, предпочел в тот же вечер сесть в поезд и приехать с женой в Париж (у них была случайно неиспользованная виза), чтобы никогда при этом режиме [не] вернуться в Германию. Он бросил хорошее дело. Об этом не будет ни в одной газете (и Вы это не сообщайте никому), так как отношения моего клиента с Германией еще не совсем ликвидированы. И таких историй сколько угодно. — У знакомых арестовали belle-sœur [620], вдову, немолодую женщину-врач[а], и увезли в гестапо. Через два дня рано утром сообщили по телефону, что она лишила себя жизни в камере, и просили забрать тело. Ужас в том, что, когда арестовали женщину, ни она, ни ее родные не смелиспросить, в чем дело, и до сих пор не знают, за что она погибла.

Моя знакомая (и Ваша), бывшая проездом в Берлине, рассказывает. Ее квартирная хозяйка (тоже еврейка) идет в участок заявить о прибытии нашей с Вами знакомой (Anmeldung [621]). В участке единственный оставшийся старыйнемец-чиновник незаметным знаком дает понять хозяйке, чтобы она его подождала на лестнице. Через минуту он выходит и говорит ей шепотом: «послезавтра не выходите на улицу». «Послезавтра» и был день того еврейского погрома и избиения на улицах, о к[оторо]м писали затем все газеты и о к[оторо]м знала заранее полиция. Наша знакомая сама видела на Курфюрстендаме, как группы молодежи красками писали «Jude» [622], «Yitzik» и т. п. на еврейских магазинах. От моего клиента я знаю, что затем самих евреев заставляли смывать эти надписи (после возмущения в европейской прессе). — А то, что происходит в Австрии? Неужели всего этого мало, чтобы стать анти-Гитлером? Газеты слишком мало и бледно пишут о том, что происходит. Я бы мог Вам исписать целую тетрадь. С каждым годом положение евреев становится в Германии все более и более ужасным. И куда бежать? Ведь теперь из Германии не выпускают! И никуда не впускают. Никто не спорит, что для Германии Гитлер в внешне-политич[еском] отношении сделал очень многое, и пусть немцы его за это обожают. Но если еврей или культурный европеец становится анти-Гитлером, то это совершенно нормально. О том, что Версальский мир был ошибкой, тоже мало кто спорит. Быть может, следовало расчленить Германию и вернуть ее в то состояние, в котором она была в 18‐м столетии, балканизировать ее. Прошло бы еще столетие, пока она бы опять сконцентрировалась в один организм и пока Европа пользовалась бы миром. Впрочем, загадывать трудно, что было бы, если бы… И теперешние успехи Гитлера — большие ошибки Франции и Англии.

Спасибо. Ваша сестра прислала мне Вашу рецензию на книгу Грузенберга. Интересная. Я уже вернул ее Вашей сестре. Я еще в конце июня послал Милюкову статью, которую Вы читали в номере «П. Н.» от 1‐го сент[ября]. Статью писал и трусил, не достанется ли мне за ту или другую мысль от Грузенберга. Представьте себе, обошлось! Уже 3‐го веч[ером] получил от Г[рузенбер]га письмо, в к[оторо]м он очень благодарит меня за «дружеское чувство, продиктовавшее строки…» и затем пишет о себе и своей горькой судьбе (я слышал, что сын безнадежно болен, дочь умерла, одна радость — внучка, и сам он тяжко болен, да, думаю, и дела плохи). О книге он пишет, что она вышла в 700 экз. и вся разошлась, сомневается, нужно ли выпускать второй том (я знаю, что он над ним работает).

Вижу, разогнал письмо на 6 страницах. Хотел еще рассказать о любопытных впечатлениях от типичной франц[узской] деревни, но уже в другой раз. — Пока всего лучшего. О. М. и я сердечно вам обоим кланяемся. Пишите.