Олег Будницкий - Другая Россия. Исследования по истории русской эмиграции

«Я полюбил этот удивительный язык: в ласке шелковисто-нежный, завораживающий; в книге — простой, просвечивающий, до невозможности скрыть малейшую фальшь; в испытаниях борьбы — подмороженный, страстно-сдержанный».

И в таком стиле почти вся книга. Только там, где он рассказывает о делах, защитах, муках за подзащитных, — там язык натуральнее.

Ни один настоящий русский человек не писал и не будет писать таким русским языком.

Книга успеха не имеет. Трахтерев [601], к[оторо]го я на днях встретил, рассказывал мне, что написал для «Возрождения» резкую рецензию про «Вчера», а про одного русского мне рассказывали, что он сказал, что, прочитав книгу Грузенберга, стал антисемитом. А Грузенберг собирается выпустить второй том.

С Зайцев[ым] [602]переписываюсь. Он очень аккуратен и по д[елу] Залькинд делает все как следует. По другим делам (Мельникова и др.) я с ним не переписываюсь. На днях [Зайцев] писал, что летит на два дня в Вену.

Вы знали Балина? Он недавно скончался после долгой болезни [603].

Как Вам должны казаться теперь далекими наши европейские дела! Рад за Вас, что Вы из этой трясины выбрались. По-моему, еще немало пройдет времени, пока здесь наладятся дела. Еще много волнений и потрясений придется пережить европейцам.

Пора кончать. Спешил ответить, чтобы скорее дошла до меня очередь в Вашей корреспонденции.

Буду ждать, а пока Евгении Львовне и Вам наш сердечный привет.

Ваш

Б. Гершун

В каком теперь положении наши страховые дела? Удастся гальванизировать эти «трупики»?

Забыл сообщить, что имел письмо от Фальковского [604]. У нас нашелся с ним общий интерес — древний Эгипет [так в тексте]. У него на основе усердного изучения сего предмета, у меня под влиянием книги Людвига «История Нила» [605]. Я боюсь, что дни его в Л[иге] Н[аций] сочтены [606], и он сам пишет о том, что придется, пожалуй, переехать в Париж. А пока… он написал кулинарную книгу: «Кулинария для эмигранта» и даже нашел издателя. Значит, со временем будем питаться по рецептам нашего собственного Саварэна [607].

Маргулиес [608]ходит уже с палочками, а то и без палочек, но не без труда. Успех большой, а ведь врачи предсказывали, что он с постели никогда не встанет.

Рассказал обо всем.

Ваш БГ

Какой у Вас шикарный номер! 2308! Мы с нашими двузначными номерами можем спрятаться!

Париж. 3 июля 1938

Дорогой Алексей Александрович,

Когда взял Ваше письмо из Нью-Йорка, чтобы Вам ответить, с ужасом заметил, что прошел целый месяц, как его получил. Вы, вероятно, уже обратно в Вашингтоне, а для нас этот месяц прошел так быстро, так незаметно. И без особых событий, если не считать того, что мы взяли новую квартиру — недалеко от настоящей: 7, rue Robert le Coin, тупик, идущий от rue du Ranelagh. Мы переезжаем в конце сентября или в начале октября. Квартира меньше: 3 комнаты, но все светлые и на солнечной стороне. Очень нам надоел сумрачный свет — безсолнечный — в столовой и кабинете. Переезд вещь неприятная и связана с многими хлопотами и большими расходами. Все здесь непривычно и сложно. Ремесленники неаккуратны и часто недобросовестны, а без них при переезде не обойтись. Судьба Нансенамта в Берлине решена. Он закрывается осенью. Евг. А. [Фальковский] уволен и получает при закрытии Нансенамта 2‐х месячн[ое] жалованье. Он хлопочет о визе в[о] Францию. Нелегко ему будет здесь устроиться. Закрытие состоялось по категорическому требованию германского правительства, не пожелавшего долее терпеть такое учреждение.

С Элькиными поддерживаем оживленные отношения. Вашего письма он мне еще не читал. Охотно прочел бы Вашу рецензию о Грузенберговской книге. Не пришлете ли ее? Я написал статью «Грузенберг как уголовный защитник (по поводу книги его воспоминаний „Вчера“)» и послал ее П. Н. Милюкову. Написал, платя этим свой долг Грузенбергу, к[отор]ый настойчиво требовал от меня статью о себе еще по поводу его 70-летия. Я не написал: убоялся. А теперь решился [609]. […]

Интермонт, 11 августа 1938 г.

Париж

Дорогой Борис Львович,

Ваше письмо от 3 июля мы получили в самом начале нашего «дачничества» в небольшом поселке в штате Вест-Вирджиния. Мы решили спасаться от вашингтонской жары и, не будучи связанными ни квартирой, ни — к сожалению — делами, уехали из города. Живем здесь в коттедже, ведем сами хозяйство, покупаю продукты у соседей-фермеров. Знакомимся с американской жизнью в новом разрезе. К несчастью, жара и здесь мучительная, но она хоть продолжается только несколько часов в день, а утра, вечера и ночи прохладные. Мы находимся среди невысоких гор, на некотором количестве метров над уровнем моря.

30 августа возвращаемся в город. В Вашингтоне пробудем, вероятно, недолго, так как решили провести будущую зиму в Нью-Йорке.

Надеюсь, что Вы без лишнего утомления переедете в Вашу новую квартиру и что будете себя в ней хорошо чувствовать.

От Е. А. [Фальковского] я имел два письма еще из Берлина, но об его обосновании в Париже пока ничего не знаю. Был бы рад узнать его адрес.

С Грузенбергом у меня продолжается переписка, и пока все идет благополучно. Моя рецензия на его книгу его, кажется, не привела в восторг, но и не слишком разгневала. У меня не осталось лишнего экземпляра статьи, и я просил мою сестру [610]послать Вам ее.

За европейскими делами слежу по газетам, которые держат в непрерывном напряжении и тревоге. Весь мир в положении «неустойчивого равновесия» и каждую минуту может грохнуться. Со всех сторон страсти, нетерпимость и отсутствие положительной программы. Я не согласен с Вами, что газеты не преувеличивают в своих сообщениях из Германии. То, что там происходит достаточно мерзко, но сообщения, печатаемые изо дня в день хотя бы в «Посл[едних] нов[остях]», состоят, по крайней мере, в 25 % из пошлых репортерских выдумок. Надлежащей информации даже о жизни русской колонии в Берлине не дается, зато сообщают о том, как у евреев «попросту забирают» имущество и как из концентрационных лагерей (где заключенные неизменно работают в каменоломнях) родные получают наложенным платежом урны с пеплом и т. п. Да и редакционные статьи по германским, испанским и японским вопросам дышат пристрастием. Читая эти статьи, мне всегда кажется, что я вижу перед собой А. М. Кулишера с его жестикуляцией и пеной у рта [611]. Он превратился в какого-то анти-Гитлера и мыслит о немцах приблизительно тем же методом, каким Гитлер мыслит о евреях. Немцы для него «расовые предатели» [612], они во времена австрийского владычества «испортили итальянскую расу» и т. д. Так и чувствуется, что дай таким господам возможность, они бы с наслаждением побросали бомбы над Берлином, а затем заключили бы новый Версальский мир, который неизбежно через двадцать лет привел бы к появлению нового Гитлера.